Парадку опять повзводно получали в каптерке, где Черногуров выдавал ее под наблюдением неусыпного ока прапорщика Атосевича. Парадка оказалась обыкновенным темно-зеленым костюмом. Внизу брюк были пришиты шлейки, чтобы штаны не вылезали из сапог, если их нужно было обувать в сочетании с парадкой: для караула, присяги и некоторых парадов. Игорю, как он и сказал вчера Гришневичу, Черногуров выдал парадку сорок шестого размера, зеленую защитную рубашку, темно-зеленый галстук и разную мелочь — заколку для галстука, погоны, петлицы, шеврон и эмблемки. Игорь обратил внимание на то, что и погоны, и петлицы были гораздо более высокого качества, чем у него на хэбэ. Погоны были сделаны из более плотной ткани и к тому же нанесены на картонную основу, петлицы же имели блестящую, желтую, металлическую окантовку, что придавало им гораздо более привлекательный вид. Впервые Игорь получил и шеврон — специальную нарукавную нашивку, рисунок на которой был копией эмблемки и также служил отличительным знаком рода войск.

— Идите и пока все пришивайте, а потом выдадим вам фуражки и ботинки, — объявил Атосевич.

На этот раз Тищенко, наученный предыдущим горьким опытом, пришил все на совесть. Несмотря на сильно исколотые пальцы (эти погоны гораздо труднее проколоть, чем те, которые на хэбэ). Тищенко остался доволен качеством своей работы. Петлицы на парадке пришивать было даже легче — так как у них была металлическая основа, нужно было всего несколько раз попасть иголкой в специальные дырочки. Сложнее всего было пришить шеврон. Пока не пришел Щарапа, никто толком не знал, на каком расстоянии нужно пришивать шеврон. Щарапа несколько секунд подумал и довольно воскликнул:

— Так — вспомнил! Надо согнуть руку и примерить шеврон. Он должен где-то на спичечный коробок быть выше локтя. А чтобы он не кривой был, надо вначале отутюжить рукав и потом точно по линии приложить шеврон. Все это нужно делать на левой руке — смотрите, не перепутайте!

После столь подробной консультации пришить шеврон оставалось лишь делом техники. Но именно «техника» была далеко не самой сильной стороной курсанта. Поэтому Игорю пришлось дважды перешивать капризную эмблему. Можно было перешить и в третий, потому что Тищенко все же чуть закосил шеврон назад, но было просто лень и, так как никто не проверял, Игорь не стал этого делать.

Вновь Атосевич позвал всех в каптерку. Через десять минут второй взвод получил ботинки, носки, фуражки и кокарды к ним. Игорь впервые видел армейские носки и был рад, что они все же есть в армии. Возможность походить в носках и ботинках после месяца в сапогах и портянках была просто потрясающе желанной. Не беда, что все носки были одного зелено-серого цвета и одного трудноустановимого размера. Они показались Игорю самыми красивыми и удобными в мире. Тищенко даже подумал, что своим строгим видом армейские носки больше подходят мужчине, чем их радужно-разноцветные гражданские собраться. Смущало только одно — выдавали вроде бы только по одной паре на все время службы. «Одно из двух — или я прорву их до дыр, или же мы почти не будем ходить в парадке» — подумал Тищенко. Ботинки тоже показались Игорю вполне приличными, хоть и обходились государству сравнительно дешево. Белые нитки, которыми была пришита подошва, ярко контрастировали с черной поверхностью ботинок, как бы подчеркивая их новизну. Ботинки тридцать девятого размера на этот раз нашлись без проблем. Приятный сюрприз ожидал Игоря при получении фуражек. Многие курсанты, почти не задумываясь, заказывали себе большие размеры, а Игорь, ничуть не смущаясь, назвал пятьдесят третий. Фуражка, только что полученная Тищенко, выгодно отличалась от таковых у его товарищей. Во-первых, она была из более темной ткани, которая к тому же была сильнее натянута, а во-вторых, из-за небольшого размера она смотрелась на Игоре лихо и вместе с тем изящно. Остальные фуражки были более блеклыми и несколько опавшими. «Словно блины на головах», — усмехнулся Игорь.

— Чего ты улыбаешься? — спросил Лупьяненко.

— Фуражки ваши слабоваты по сравнению с моей! — довольно ответил Игорь.

— Подумаешь — не у всех ведь такая цыплячья голова, — «уколол» Антон.

Тищенко, было, обиделся, но тут подошел Кротский из третьего взвода и восхищенно заметил:

— Ух, ты — четкая фура! Какой размер?

— Пятьдесят третий.

— А у меня пятьдесят пятый. Зря его заказал — мне бы тоже пятьдесят третий подошел. Дай померить?

— Возьми, — Игорь расплылся в улыбке от похвалы своей фуражки и совершенно забыл, что еще минуту назад дулся на Лупьяненко. Померив фуражку, Кротский снял ее с головы, но возвращать Игорю не спешил, восхищенно вертя и оглядывая со всех сторон. Несколько раз нерешительно взглянул на Игоря и вдруг неожиданно выпалил:

— Слушай, Тищенко, давай поменяемся, а?

Игорь растерянно промолчал, не ожидая такого поворота событий.

— Ну, давай махнемся! Тебе пятьдесят пятый лучше пойдет. Хочешь — на, померь мою, — наседал Кротский, приняв молчание Игоря за нерешительность.

— Не буду я ничего мерить! Надо было тебе тоже пятьдесят третий заказывать, — пришедший в себя Тищенко решительно оттолкнул от себя фуражку Кротского.

Тот надулся и недовольно пробурчал:

— А я и сам расхотел меняться — возьмешь, а потом она при любом ветре будет с головы слетать. Мне и моя нравится.

— Тем более тогда давай мою фуражку сюда, — Игорь поспешно выдернул из рук Кротского свой головной убор, да так, будто бы боялся, что тот его украдет.

На это Кротский обиделся еще больше и ушел, бубня что-то себе под нос.

Приятный ажиотаж вскоре улегся, и к обеду курсанты подготовили свою форму.

После обеда было приказано пометить хэбэ, парадки, сапоги, фуражки, пилотки…, словом все, что было в солдатском гардеробе (кроме трусов и маек, которые все равно были общими). Шорох отправил Стопова к Черногурову и вскоре тот, сияя своей постоянной улыбкой, появился с небольшим газетным пакетиком.

— Стопов улыбается, как какой-нибудь деревенский поп Стасик, — сказал Резняку Петренчик.

В последнее время Петренчик и Резняк сблизились, и это явно не нравилось Игорю. Тищенко понятия не имел о том, кто такой деревенский поп Стасик и потому счел шутку грубой и примитивной. Стоявший рядом Коршун тоже услышал, о чем сказал Петренчик, и весело крикнул:

— Эй, Стоп!

— Чего тебе?

— Ты улыбаешься, как Стасик — значит, и будешь теперь Стасик.

— Счас как дам па шэе! Сам ты Стасик! — добродушно огрызнулся Стопов.

— Ха! А что — ты, Коршун, тоже, как Стасик улыбаешься. Так что тоже Стасиком будешь! А?! Хочешь быть Стасиком? — Резняк толкнул Коршуна.

— Сам ты Стасик! — ответил Коршун, но на всякий случай отошел подальше.

— А что — и, правда! Га-га-га-га! — захохотал Петренчик.

— Решено — Коршун у нас теперь Стасиком будет! — завопил Резняк.

— А как же мы их будем различать, если они оба Стасиками будут? — спросил Каменев.

— Очень просто: Стопов будет Стасик Большой, а Коршун — Стасик Маленький, — предложил Резняк.

— Резняк, харош трепацца! Беры хлорку или я пошел, — прервал Резняка Стопов, которому уже начала надоедать пустая болтовня.

— А куда я ее возьму, Стоп? В задницу, что ли?! — недовольно буркнул Резняк.

— А хоть и в задницу! Или берыте, или я пашел, — Стопов вполне серьезно собрался уходить в противоположный угол кубрика, где его ожидала другая часть взвода.

— Давайте какой-нибудь пакет сделаем и отсыпем себе хлорки, — предложил Доброхотов.

— Во-во — ты и сделай! — обрадовался Резняк.

Доброхотов достал из тумбочки тетрадь, вырвал оттуда двойной лист клетчатой бумаги, свернул из него пакет и подал Стопову:

— Сыпь.

Стопов отсыпал половину хлорки и ушел. Что нужно было делать дальше, курсанты представляли себе смутно и решили подождать Гришневича. Конечно, можно было сходить посмотреть к Шороху или в третий взвод, но так уж заведено в армии, что солдат не стремится выполнить приказ быстро в постоянной надежде, что его отменят, и это превращается в определенный стереотип поведения. Именно благодаря этому стереотипу никто даже с места не сдвинулся.