С жаром, изумившим его самого, он ответил:

— Да, именно это, да, да, да!

Юноша смотрел на него мрачным и угрожающим взглядом.

— Ты лжешь, — сказал он. — Ты предатель!

И, не дожидаясь ответа Иуды, он с бурной запальчивостью продолжал:

— Я знаю тебя, — разве ты не ученик Этого галилеянина, Этого Иисуса Назарянина? Знаешь ты, кто Он? Он называет себя Сыном Божиим, но Он — враг народа Иудейского и его Бога. Знаешь ты, чего Ом хочет? Он хочет погибели и истребления нашего народа, хочет стереть с лица земли нашу страну, святую страну Господню, хочет, чтоб наш народ, избранный народ Господень, сделался добычей язычников. Слеп ты, или глуп, или нет у тебя ушей, чтобы слышать? Не слыхал ты разве, как Он говорил это, не призывал Он разве погибель на Иерусалим, не изрекал хулы на храм Господень? И Он называет себя Мессией, царем Иудейским! Но горе Ему и вам всем, ослепленные, ибо без милосердия и пощады будете вы с корнем вырваны из земли, горе тебе, Иуда, ибо гнев Господень будет на тебе, если ты не обратишься и не искупишь своего преступления!

Его лицо пылало, и глаза сверкали. Иуда смотрел на него с удивлением; в сущности, он совсем не понял его слов, но уже видеть его мужественное и восторженное лицо было для него как бы оправданием. «Оправданием? В чем?» — подумал он затем с мучительной тревогой.

Тем временем пожилой фарисей успел подойти к ним и с опущенными веками и своей иронической усмешкой прислушивался к их разговору. Но тут он тихонько положил свою тонкую, изящной формы руку на плечо юноши и сказал:

— Спокойней, Савл! Всегда-то ты мечешь огонь и пламя!

Юноша порывисто стряхнул с себя его руку и обратился к нему с мятежным ответом на языке. Но, встретив его взгляд, смолчал и только презрительно пожал плечами.

Как только Иуда заметил присутствие другого фарисея, он преисполнился отвращения к ним обоим и самому себе, и в нем стала расти тревога. Он поднялся, намереваясь уйти.

Но пожилой фарисей остановил его, положив ему на руку свою руку. Иуда попробовал вырваться, но тонкая рука удерживала его с железной силой. Тогда он угрюмо сказал:

— Чего хотите вы от меня?

— Ничего дурного, — отвечал фарисей. — Мы хотим спасения твоей души, и кроме того, — прибавил он и его улыбка превратилась почти в гримасу:

— Славы и богатства для тебя на земле.

Иуда встретился с ним взглядом, и по его телу пробежала дрожь.

Тот продолжал, все время сжимая его руку:

— Я знаю, что ты несчастлив, — ты страдаешь, и это Его вина. Он тебя околдовал, сковал тебя властью дьявола, поэтому ты и не виновен. Будь только смелее! Освободись от Него, понимаешь ты? — освободись навсегда, освободись даже от памяти о Нем, и ты снова сделаешься счастлив!

Иуда смотрел на него в изумлении.

«Ведь это ом высказывает мои собственные мысли!» — подумал он. Но громко он только произнес, машинально их повторяя, свои прежние слова:

— Чего хотите вы от меня?

Тогда молодой выпалил:

— Мы хотим Его смерти, хотим смерти Ему и всем Его приверженцам!

Старший взглянул на юношу со своей иронической улыбкой и выпустил руку Иуды.

Тогда Иуда снова овладел собой; он насмешливо посмотрел на них и сказал:

— Ну, так убейте Его!

Старший перед тем отвернулся; теперь он бросил на Иуду острый, пытливый взгляд и веско ответил:

— Не мы Его убьем, а ты!

Иуда страшно побледнел, но не тронулся с места.

— Я, я! — промолвил он трепещущим голосом.

Фарисей подошел к нему вплотную, дотронулся до груди его своим указательным пальцем.

— Да, тебя избрал Господь! — сказал он глубоким, торжественным голосом.

Иуда взглянул на него и увидал усмешку на его губах. Тогда он преисполнился такого отвращения, что поднял руку для удара. Но в тот же миг взор его упал на Марию Магдалину, стоявшую в некотором отдалении; он почувствовал, как ее глаза жгут его, опустил руку, повернулся и медленно пошел прочь.

Но только лишь в первую минуту вид Марии Магдалины и мысль, что она была свидетельницей его разговора с фарисеями, произвели на него некоторое впечатление; его заглушила потом другая, ужасная мысль, теперь впервые получившая жизнь в словах: «он должен убить его!» Он точно видел ее перед собой, куда бы ни обращал взоры; его охватывало безумное желание убить, уничтожить ее, но в то же время он чувствовал свое бессилие. Мысль, раз она родилась, уже не может быть умерщвлена.

«Я избран!» — пронеслось у него в голове. Одно мгновение это показалось ему утешением, но затем ему вспомнилась усмешка фарисея, и отвращение снова овладело им.

«Нет, — подумал он — если я это сделаю», — он содрогнулся, но потом с упорством повторил эту мысль, — «если я это сделаю, то уж никак не ради них. Их я ненавижу и презираю!» — Вдруг промелькнуло пред ним лицо юноши, и снова он почувствовал что-то вроде оправдания.

«Он искренен и благороден, — подумал он — и, тем не менее, он этого хочет! Если б мне только знать, верит ли и он тоже, что я избран!»

Потом опять он вспомнил о Марии Магдалине и о том, что она знает это. «Да, она знала это давно, раньше, чем я сам это узнал! Но как могла она поверить этому, как могла она этому поверить!»

При этой мысли он снова сделался спокоен и исполнился сурового, холодного упорства.

Ночью он проснулся и увидал перед собой образ нищего. Он слышал его смех и его слова: «Была у меня когда-то одна дума, да я ее убил!»

«Но если б кто-нибудь другой убил эту мысль, — подумал он: разве он не был бы и тогда свободен? — Нет, потому что тогда у него осталось бы воспоминание. Но, убивая ее сам, но убил и воспоминание.

Да, он должен был убить воспоминание или же сойти с ума. И в обоих случаях он ведь делался свободен! Да, так это, так, поэтому он и убил ее сам!»

Этот ход мыслей стоил ему, по-видимому, страшных усилий, и, сделав последний вывод, он не был уже в состоянии думать. Но ему казалось, что теперь он пришел к ясности, неотвратимой ясности истины.

На следующий день Иисус вместе со своими учениками тайно оставил Иерусалим и направился в лежащий к северу от него маленький городок, называемый Ефраим.

Когда Иуда увидал Его утром, он со страхом стал вглядываться в Его лицо. Оно было кротко и приветливо, и взор Иисуса спокойно встретился со взором Иуды, но, тем не менее, что-то подсказало последнему, что Учителю все известно.

И он подумал: «Он тоже считает меня способным сделать это!» Эта мысль как будто двинула его вперед, преисполнив его горьким упорством.