На утро день занялся жаркий и душный; близость грозы чувствовалась в полнейшем безветрии раскаленного воздуха. Красным огненным шаром восходило солнце по затянутому паром, точно дымкою, небосклону. Выведенные из темницы апостолы, прежде, чем разлучиться в этой жизни навсегда, заключили друг друга в крепкое прощальное объятие и, напомнив друг другу с светлою улыбкою на лице прощальные слова Христа, двинулись спокойно в сопровождении отряда солдат, каждый своей дорогой по направлению к месту, назначенному для казни.

По дороге к цирку, который помещался на Ватиканском холме, Петру привелось еще раз свидеться с своею женою, тоже ведомою куда-то на казнь. Спокойно и без всяких признаков какого-либо страха обменялись они несколькими словами.

— Будь тверда и не падай духом, верная моя спутница на земном поприще, — сказал ей апостол Петр. — Тот, Кто поднял в Капернауме с одра болезни твою мать, не покинет и тебя. Радуюсь, что и ты тоже возвращаешься домой.

— Прощай, но не надолго, — твердым голосом ответила ему Плавтилла. — Страха во мне нет, я ведь знаю, что еще один короткий Час и я, и ты, — мы будем с Ним.

Бросив на жену еще один долгий прощальный взгляд, Петр проговорил на иудейском наречии: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что со мною Ты; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня».

И, уведенные в две различные стороны, оба вскоре исчезли из глаз друг друга.

Услыхав, каким способом предстояло ему быть распятому на кресте, Петр только улыбнулся: он знал, что, распятый головою вниз, он очень скоро должен будет перейти из бесчувственного состояния к полному омертвению, тогда как при более обыкновенном способе распинания муки предсмертной агонии обыкновенно продолжались весьма долго — до двух, а иногда даже и трех дней.

Казнь апостола, по желанию Нерона, должна была совершиться в его присутствии, и Петр, увидав императора, когда приготовляли крест, поднял к нему правую руку, устремив на него долгий и пронзительный взгляд, перед которым Нерон невольно сробел, затрепетал и весь как-то съежился.

Апостол ничего при этом не сказал; но один из находившихся в толпе христиан, будучи не в силах сдержать порыва негодования, крикнул громко, обращаясь к императору:

— Не ликуй, убийца праведных, пройдет еще недолго времени, и в свою очередь ты будешь призван к суду беспристрастному и нелицеприятному Всевышнего Бога.

— Распять его! — в бешенстве заорал бледный от суеверного страха Нерон, — скорее заткнуть ему его проклятую глотку, злосчастную вещунью.

Но говоривший уже успел исчезнуть, скрывшись в тесных рядах многолюдной толпы зрителей.

Пригвоздив апостола к кресту, палачи водрузили крест основанием вверх при громком взрыве хохота толпы грубых язычников, причем апостол проговорил: «Радуюсь, что распяли вы меня таким образом, Христа ради, ибо умереть от одинаковой казни с тою, какую принял Он, я мню себя недостойным». То были последние слова великого апостола.

Тем временем молодой дьякон Климент, находившийся вместе с многими христианами в толпе зрителей, обратясь к некоторым близ стоявшим своим единоверцам, произнес вдохновенным голосом и на греческом языке: «Да, братья, я вижу его на кресте, но не вниз головою, а вверх, и розами и лилиями венчают его ангелы, а Господь влагает ему в руки книгу, из которой он читает».

По совершении казни некто Маркел, бывший когда-то учеником Симона Волхва, но впоследствии обращенный апостолом Петром на путь истинного Христова ученья, и Климент упросил палача отдать им за щедрое денежное вознаграждение бренные останки дорогого благовестителя, и похоронили их у подошвы Ватиканского холма.

Отсюда останки апостола были перенесены в свое время в тот изумительный храм, не имеющий себе равного, где вмещавшая их гробница, опоясанная рядом неугасимо теплящихся лампад, посещается из века в век сотнями тысяч паломников.

Не так быстро добрались до места назначения отряд солдат и толпа зрителей, сопровождавшие апостола Иоанна на казнь. Удушливая жара знойного августовского дня, большая людность тех частей города, через которые приходилось проходить этой процессии, как и сама сопровождавшая эту процессию толпа, многим превосходившая своею численностью ту, что провожала апостола Петра, — благодаря всему этому в значительной степени замедлялось шествие. Окруженный со всех сторон легионерами, с непокрытой головой и с связанными за спиною руками, апостол шел твердою и мерною поступью, слегка откинув голову назад и кротким, спокойным взором озирая по временам теснившуюся вокруг него толпу, невольно присмиревшую и даже как бы робевшую перед этим невозмутимым спокойствием и этою изумительною кротостью. Тем же твердым и спокойным шагом, каким прошел он весь путь к мучительной смерти, поднялся Иоанн по ступеням эшафота к пылавшему костру, над которым в прикрепленном цепями огромном железном котле, шипя, клокотало кипевшее масло, и, повернувшись лицом к толпе, еще раз окинул ее кротким взглядом своих красивых и вдумчивых глаз, после чего спокойно начал уже разоблачаться. Но в эту самую минуту сверкнула молния, и с треском пронесся над головами первый оглушительный раскат грома. С утра скоплявшиеся тучи разразились страшною грозою. Одна за другой засверкали молнии, гремели громовые раскаты, поднялся вихрь и, вздымая песок, клубами крутил его вверх, наполняя воздух пылью и мглою. В рядах зрителей поднялись пронзительные крики испуганных женщин, плач детей; мужчин охватил суеверный ужас перед явлением, вообще внушавшим в те времена изрядный страх невежественным народным массам, и мало-помалу все и все замерли под давлением какого-то тяжелого предчувствия. Но вдруг среди воцарившегося общего безмолвия послышался шепот нескольких сдавленных страхом голосов, повторявших: «Маран-афа! Маран-афа!», причем в толпе там и сям раздались восклицания: «Он волхв, колдун! Долой костер! Казнить его не надо; боги за него, и гнев их разразился над нами!» В эту минуту опять сверкнула молния и, озарив на мгновение своим холодным, белесоватым светом трепетавшую толпу, ударила в костер. Стоявшие на эшафоте легионарии, их начальник и сами палачи, объятые страхом, поспешили спуститься вниз, а тем временем Алитур, получивший в качестве любимца императора разрешение занять место наряду с некоторыми другими более почетными лицами на самом эшафоте, пользуясь удобной минутой, приблизился к апостолу и шепнул ему: «Скорее убегай и спасайся. В толпе много христиан: они укроют тебя и не выдадут».

— Благодарю тебя, сын мой, — ответил ему апостол. — Но бежать отсюда я не имею права, пока не увижу, что есть на то воля моего Господа.

Еще ярче сверкнула молния, широким зигзагом прорезав сизо-черные тучи, еще сильнее грянул гром, еще оглушительнее был его раскат, и раздались среди толпы неистовые крики язычников: «Уходи, уходи скорее! Он колдун или бог, и всех нас спалят его громы!» и, заколыхавшись, толпа ударилась в бегство, разбегаясь куда попало. Не в силах превозмочь охватившего и их панического страха, ринулись вслед за толпою и легионеры; за ними последовали и палачи, и на месте казни остался лишь апостол с Алитуром; но только что успели они спуститься с эшафота, как молния ударила в котел, сорвала его с цепей, и широким ярким пламенем запылал костер, залитый маслом.

Уведомленный к вечеру, когда гроза уже прошла и небо совсем прояснилось, о случившемся, Нерон был в свою очередь охвачен немалым суеверным страхом перед таким событием, и страх этот принял еще более грандиозные размеры в душе трусливого императора при известии, что Иоанн с места казни возвратился добровольным узником обратно под своды мамертинской темницы. Такою изумительною самоуверенностью и неустрашимостью апостола было усилено в Нероне впечатление, что Иоанн обладает силами сверхъестественными, и он поспешил сослать его на остров Патмос.

Совершившимся мученичеством апостола Петра и предполагавшимся к совершению мученичеством апостола Иоанна было положено начало тому длинному ряду весьма разнообразных по форме, хотя и не по степени жестокости, казней и истязаний над римскими христианами, который был придуман, в сотрудничестве с Нероном, Тигеллином, жестокий ум которого успел давно уже изощриться до высокой степени виртуозности на поприще всевозможных злодеяний. Завершился же этот ряд кровавых дел знаменитыми светочами Нерона.

Но слухи о воздвигнутом гонении против христиан до апостола Павла дошли не раньше, чем он прибыл с своим новым спутником Онезимом, заменившим ему в этом отношении оставленного им в Ефесе Тимофея, в Коринф. Первым движением Павла при таком известии было намерение немедленно поспешить в Рим. Однако, убедившись доводами Тита Коринфского, — своего сотрудника в деле распространения учения Христа, — что присутствие его, в виду той вероятности, что гонения на христиан не ограничатся одним Римом, а станут несомненно повсеместными, гораздо нужнее как в Крите, так и в других местностях, где непосредственно им самим были основаны братства христиан, он отказался, хотя и очень неохотно, от желания поехать на помощь к страждущей римской братии и начал готовиться к отплытию в Крит. Но раньше, чем он покинул Коринф, Онезим, тревожимый опасениями за участь дочери Нирея, упросил апостола отправить его в Рим с посланием к тамошним христианам, и, получив на это разрешение Павла, поспешил отплыть с первым же кораблем к берегам Италии. В самый же Рим он прибыл как раз в день той грозы, что была свидетельницею распятия Св. Петра и чудесного избавления от казни любимого ученика Христа.