А между тем Поппея, вне себя от бессильной злобы и ненависти к Октавии, лишь только улеглось народное волнение, вбежала в кабинет Нерона и вся в слезах, с распущенными волосами, бросилась к его ногам, прося его защитить ее и спасти.

— Ты видишь теперь, — говорила она, — до чего ты довел меня, до какого позора, до какой опасности, и всем этим я обязана Октавии и ее многочисленной челяди, дерзко именующей себя римским народом! Но не на одну меня, поверь мне, была направлена вся непристойная демонстрация, и тебе особенно грозит бедою такое необузданное бесчинство. Как знать, что было бы в эту минуту с тобою, если б нашелся вождь, который стал бы во главе этого сброда! А я, чем могла я вызвать против себя такую ненависть, столько озлобления? Не тем же уж, что лелеяла гордую мечту подарить цезарю сына и прямого наследника, римлянам — будущего императора. Мужайся, Нерон! Энергичным действием поспеши раз навсегда прекратить подобные безобразия, если не желаешь, чтобы народ открыто восстал против тебя и, избрав Октавии другого мужа, провозгласил ею цезарем вместо тебя.

Нерон, который вообще очень легко поддавался чувству страха, испугался слов Поппеи и велел немедленно позвать Тигеллина.

— Надо будет избавиться от Октавии во что бы то ни стало, префект, — обратился к нему император прямо и без всяких обиняков. — Ее популярность может оказаться опасною.

— Локуста все еще под арестом в дворцовом каземате, — поспешил предложить Тигеллин.

— Нет, нет, только не это, — топнув сердито ногою, воскликнул Нерон:-довольно призраков убитых, они и так не дают мне покоя…

Тигеллин молчал.

— Придумай же что-нибудь, — прикрикнул нетерпеливо на него император. — Надоумь хоть ты, Поппея, этого дурака.

— Надо возбудить против нее обвинение в том или другом злодеянии, — посоветовала Поппея; — скажи, что против нее имеются прямые улики в том, что она умертвила собственного ребенка.

— Кто же поверит такой басне? К тому же мой недавний развод с нею был мотивирован ее бесплодием.

— Это ничего не значит. Все равно, всегда найдутся люди, которые своими показаниями и свидетельством подтвердят и это обвинение.

— Гнусные подлецы! — с непритворным отвращением воскликнул Нерон. — Да и как взводить на несчастную такую страшную, черную клевету! Ты сама знаешь, Поппея, что она чиста и невинна, невиннее тебя в десять раз.

— Не тебе во всяком случае бросать в меня грязью, Нерон, — молвила Поппея и заплакала. — Если я изменила моему Отону, то лишь из любви к тебе. Нет, оставь меня, не подходи ко мне, — закричала она капризно на было приблизившегося к ней Нерона. — Для меня будет гораздо лучше вернуться к Отону, так жестоко, оскорбленному мною. Он всегда горячо любил меня и, разумеется, простит, — и с этими словами она встала и направилась было к дверям.

Но Нерон поспешил загородить ей дорогу и принялся упрашивать ее переложить гнев на милость.

— Прости меня, Поппея. Ты видишь, в каком я отчаянии. Я самый несчастный человек в мире, и я имею в тебе единственное существо, которое любит меня.

— Как мне не любить моего златокудрого Нерона? — с притворными слезами проговорила Поппея, проводя рукою по волосам Нерона. — Кто может устоять перед обаянием чарующей прелести его лица, перед звуками его божественного голоса?

Ласки Поппеи восторжествовали, и Нерон, успокоенный и счастливый, обратил вопросительный взгляд на Тигеллина.

— Способ придуман, — ответил Тигеллин: — надо будет обратиться за содействием к Аницету.

Нерона при этом имени невольно покоробило, и он поморщился. Аницет занимал по-прежнему пост начальника Мизенской эскадры; но со времени его деятельного участия в убиении Агриппины Нерон никогда не мог видеть этого человека без того, чтобы не встал перед ним грозный призрак убитой матери, и потому он всегда старался держать его по возможности дальше от своего двора. Однако, в эту минуту, желая прежде всего положить конец пререканиям Поппеи и сделать ей приятное, он согласился прибегнуть еще раз к его услугам. Переговоры с Аницетом длились недолго; ему предложено было крупное вознаграждение, если он докажет на суде, что Октавия пыталась через него привлечь на свою сторону все морские силы империи с целью вызвать восстание для низвержения цезаря, на что Аницет поспешил ответить выражением полной готовности служить цезарю языком также, как раньше служил ему рукою; и таким образом все это сплетение гнусной и заведомой лжи и нелепых измышлений имело в результате осуждение Октавии за мнимое преступление на бессрочное заточение на острове Пандатарии, уже давно заслужившем себе печальную известность, как место ссылки нескольких знаменитых жертв гнева и немилости римских цезарей.