Дед Апо и дед Пери опасались, что я буду потрясен, когда узнаю, что наговорил в полиции отец-настоятель. В самом презираемом учреждении Великой Японской империи он счел возможным рассказать о жизни и неоднократных возрождениях Разрушителя. Разве тем самым он не нарушил одну из главных заповедей, которую сам же вдалбливал мне в голову, занимаясь моим воспитанием?

– Это из-за того, что его пытали, – отвечал я, охваченный стыдом за отца-настоятеля, сломленного полицией. Однако дед Апо и дед Пери грустно, но с поразительной убежденностью заявили:

– Обычную пытку, думается, он смог бы выдержать. Это стальной человек, хотя он и не молод. Но когда его арестовали и ему пришлось спать в камере на голом полу, у него случился приступ. Вот этим все и объясняется. Колотили по ногам, а это у него самое слабое место…

– У него же ревматизм! – закричал я со слезами в голосе, словно мне самому был нанесен жестокий удар в солнечное сплетение.

Ноги, сестренка, были единственным уязвимым местом у отца-настоятеля. Однако дед Апо и дед Пери, как настоящие ученые, стремились самым тщательным образом разобраться в мельчайших деталях и, считая, что существует еще по меньшей мере один непроясненный момент, высказали такую точку зрения:

– Нет, ревматизм тут ни при чем. Думается, виной всему еще более мучительная болезнь – подагра. Как правило, японцы ею не страдают, но мы все же думаем, что у него именно подагра. Ведь в жилах твоего отца течет и русская кровь. Как у него раньше протекали приступы?

– Суставы на большом пальце левой ноги вспухали и очень болели. Самая страшная боль начиналась на третий-четвертый день, а после этого она быстро проходила. Но даже если бы ему угрожали, что будут бить по больной ноге, он бы все равно ничего не стал рассказывать!

Дед Апо и дед Пери, повернувшись ко мне, внимательно слушали мою пылкую защитительную речь, и их печальные лица вдруг покраснели. Больше они и словом не обмолвились о том, что случилось с отцом-настоятелем в полиции, только начали меня успокаивать, уверяя, что теперь приступы с каждым днем будут все легче. Вспоминая об этом в лесу, я, выкрашенный сверху красной краской, чувствовал, как внутри у меня все пылает от стыда и негодования.

Я был убежден, что никакие страдания, будь то ревматизм или болезнь, которую они называли подагрой, не заставили бы отца-настоятеля предать деда Апо и деда Пери – его искренних доброжелателей и защитников. Нет, он сделал это, когда самая страшная боль уже прошла и только ее тлеющие угли жгли суставы большого пальца. Получив возможность вспомнить свое прошлое и подумать о будущем, он вступил в сговор с директором школы, с которым его свели в полиции, и предал деда Апо и деда Пери. Тайная полиция, арестовав отца-настоятеля и подвергнув его допросу, смогла в общих чертах уяснить обычаи и верования нашего края, во многом не совпадающие с догматами синтоизма – официальной религии Великой Японской империи. Разумеется, можно было привлечь его к ответственности за распространение преданий о Разрушителе – боге в облике человека, не являющемся потомком вечной императорской династии. Однако состряпать против отца-настоятеля обвинение в пропаганде антигосударственных идей оказалось делом довольно сложным. По мере того как отец-настоятель приводил все новые подробности, излагая легенды о Разрушителе, вопрос о существовании в горной деревушке бога в облике человека все больше выходил за рамки, которыми хотела бы ограничить дело тайная полиция. Видимо, заметив растерянность допрашивающих, сообразивших наконец, что происходит, отец-настоятель постарался своим рассказом еще больше закрепить произведенное им ошеломляющее впечатление. Благодаря этому полиция все больше убеждалась в неуязвимости отца-настоятеля, рассказывающего какие-то нелепые мифы и предания своего края, и позиция доносчика – директора школы – становилась все более двусмысленной. Ведь, рассылая повсюду свои доносы об антигосударственном заговоре – даже в министерство внутренних дел, – он фактически с помощью полиции сводил личные счеты с обидчиком.

Когда растерянность полиции стала очевидной, директор школы, опасаясь обратной реакции, изменил тактику. В целях самозащиты он, не колеблясь, уговорами и угрозами постарался заключить союз со своим бывшим противником, то есть с отцом-настоятелем. Директор много раз ходил в полицию и подолгу беседовал с ним. Его новые рассуждения сводились к следующему:

– Настоятель в течение многих лет собирал легенды, бытующие в долине и горном поселке. Его деятельность можно рассматривать как этнографические изыскания, которые весьма популярны по всей Японии среди тех, кто испытал на себе влияние Кунио Янагита. Или даже как нечто более актуальное. Однако два специалиста по небесной механике, эвакуированные в долину, услышав от настоятеля эти мифы, трактовали их с антигосударственных позиций и даже попытались ввести в заблуждение самого настоятеля. Их главная идея состояла в том, чтобы доказать существование в этой небольшой долине еще одного государства, независимого от Великой Японской империи, и еще одного бога в облике человека, кроме ныне правящего потомка вечной императорской династии. Именно поэтому я и сам вначале неправильно истолковал своеобразные идеи настоятеля.

После того как в предательском сговоре директор школы и отец-настоятель выработали линию поведения, оставалось лишь убедить отца-настоятеля припомнить и засвидетельствовать, как дед Апо и дед Пери высказывались об услышанных преданиях. Он и привел сочувственные и восхищенные высказывания двух специалистов по небесной механике о том, что этот край, переживший расцвет и упадок, не просто заброшенная деревенька, но некое независимое государство и даже микрокосм…

Получив эти свидетельские показания, жандармы прибыли в долину и в деревенской управе учинили допрос деду Апо и деду Пери. Отец-настоятель, которого привезли из полицейского управления для очной ставки, был очень слаб и вскоре ему разрешили вернуться в храм, находившийся в самом высоком месте долины. После этого жандармы увезли с собой деда Апо и деда Пери, а они на прощание дали мне тайный знак, когда я притаился у падуба, росшего в камнях. Раздираемый не только стыдом и негодованием, но и невыразимой печалью, я целых пять дней в отчаянии обдумывал, что бы мне совершить, и наконец, выкрасившись красной краской, бежал из освещенной полной луной долины во тьму леса…

6

Оставив далеко за собой залитую лунным светом, словно окутанную туманом долину, я пробрался через фруктовые сады, небольшие рощицы и остановился на опушке мрачного леса. У меня был вывихнут палец на правой ноге. Но я очень торопился и пожалел время на то, чтобы осмотреть палец, – я просто зарыл ногу в палую листву, успокаивая боль, и немного передохнул. На этот раз, однако, боль не позволила мне снова почувствовать себя маленькой горошинкой в теле огромного Разрушителя, под его защитой. Я был вне Разрушителя. А ведь шел именно за тем, чтобы встретиться с ним. Мое красное тело с прижатыми к бокам руками, маленькое, как личинка жучка в палой листве, наклонившись вправо, замерло в неподвижности, но я знал, что нахожусь в том самом месте, которое послужит для меня отправной точкой, откуда начнется мой путь в лес. Теперь мне нужно было идти перпендикулярно мерцавшей в свете луны, едва обозначенной линии Дороги мертвецов. Вдруг, точно прозрев, я почувствовал, что понимаю, ради чего она строилась. Она была огромным алтарем, где, уходя в лес, совершали свои жертвоприношения люди нашего края. Обращенные ко мне деревья девственного леса пропускали лунный свет, и глаза, привыкнув к чередованию светлых и темных полос, стали различать родник справа и ствол огромного вяза слева. Значит, сестренка, я добрался до того места, где останавливались поднимающиеся из долины перед тем, как пересечь Дорогу мертвецов. Ну точно специально выбрал. Я оторвал взгляд от корней вяза, ползущих по земле, – они волнами вздымались под опавшей листвой и тянулись к черному стволу, к редким веткам. Там, в их причудливом переплетении, где иссиня-черное небо при свете невидимой отсюда луны скрывало звезды, чудились лица умерших в долине и горном поселке. Другую их половину – они утонули в роднике – я, должно быть, увижу на поверхности воды, поглотившей мерцание темного неба. Ободренный молчаливым присутствием рядом со мной всех, кто умер, начиная с основания нового мира, я стал медленно подниматься к Дороге мертвецов. Вывихнутый палец сковывал движения. То, что я ощущал, сестренка, можно передать словами: «Ну точно хромой пес!» Ступив на камни, которыми была вымощена Дорога мертвецов, я неловко задел больную ногу и потерял равновесие. Камни, освещенные лунным светом, проникавшим сквозь просветы в кроне, выглядели волнующимся морем. У меня закружилась голова. Чтобы не упасть, я подался вперед, протянул руки к темной громаде леса и выставил луне голый, выкрашенный красной краской зад. И в такой позе, сестренка, пересек Дорогу мертвецов.