Бахонько, арестованный следом за Кроссбин, тут же соглашается сотрудничать со следствием. Детективы располагают всей историей возникновения и краха любовно-финансового треугольника еще до того, как Леон нанимает коллегу для защиты любимой.

Да, пусть все смеются над ним! Пусть хохочут светские хроникеры «Нью-Йорк пост» и «Дейли ньюс». Он не может, он не хочет и он не будет жить без ее сладких губ, без ее… Ах, что толку перечислять детали! Без нее.

Как меняет человека тюрьма! Всего две недели в камере, и вот уже изменница молит прощения и целует ему руки.

В комнате для свиданий она плачет, как малое дитя. Боже мой, вы только посмотрите, как порозовела и припухла нежная кожа под заплаканными глазками! И вот он уже тоже не в состоянии сдержать слез обиды, благодарности, любви. Мама моя родная, эта влага прибывает с такой скоростью, что когда я ударяю по клавиатуре, она просто так и брызжет из-под пальцев! Нет, если мои герои будут так много плакать, мне точно придется работать в галошах! Скорей бы конец этой мыльной опере.

Короче, через несколько месяцев и сотен тысяч долларов Линн Кроссбин освобождают условно-досрочно. Леон больше не будет работать. Пора и отдохнуть, пожить для себя, попользоваться своим новым сокровищем всласть. После дележа имущества и развода он решил покинуть Нью-Йорк. Теперь они будут жить полгода в Майами, а остальное время в шато, которое он приобретет на берегу озера недалеко от Женевы. Прекрасное место, чтобы растить детей. Медовый месяц они проведут на его яхте в Карибском море. Когда-то они были на этой яхте украдкой от мадам Аппельбаум, а теперь будут бывать чаще – по итогам передела имущества яхта осталась за ним. Надо ее только чуть-чуть обновить, но с этим проблем не будет. Яхта – отличная.

Что до Нелли, то она сейчас пытается утопить пережитое в бокале густого риберо дель дуро, который ей подали в садике ее любимого севильского ресторана «Кораль дель аква». Острая тень листвы колеблется на белой скатерти. На узкой тарелочке треугольник манчего, орехи и мед. Пожилой официант, она знает, не подойдет к ней, пока она не подаст ему едва заметный сигнал. Она не торопится. Торопиться совершенно некуда. Маршрут ее новой поездки пролегает по карте воспоминаний, снов и фантазий. Пока, что она даже предположить не может, что через месяц он оборвется в родной Одессе. Узнав, что неизлечимо больна, а лечиться – только продлевать агонию, она решит не возвращаться в Нью-Йорк и купит бывшую квартиру родителей у ее новых владельцев. Улица Княжеская, 27, дом художника Буковецкого. На Княженской малине она остановилась, она остановилась отдыхнуть. Окончен путь, устала грудь…

Мысль о том, что она уйдет из жизни там, где пришла в нее, успокаивает. Ее постель будет стоять у окна, выходящего во двор с акациями. Она будет слушать голоса соседей, шум воды в дворовом кране, осторожное топтание голубей по карнизу. Витой шнур наружной проводки тянется по обоям с цветочным узором к черному выключателю. Все точно как в детстве, словно никогда и не было какой-то другой жизни: чемоданов, плохих домов и особняков, «олдсмобилей» и «мерседесов», дешевой обуви и дорогой обуви, стеклянных украшений и бриллиантов. Как это они говорили тогда, уезжая под хлопки бьющегося на декабрьском ветру кумача: там – живут, а здесь только подыхают! Ну что ж, пожила там, теперь – к своим. Но почему, почему судьба оказалась так несправедлива к ней? Она прижимается к мокрой подушке. Что она сделала и кому? Не спрашивайте. Не знаю.

Но пока Нелли Аппельбаум еще ничего не знает. Мучающую ее время от времени тошноту и головную боль списывает на стресс, пережитый перед разводом и во время самого развода. Подонок! Он готов был отдать ей все, чтобы только не видеть ее, не слышать ее голоса. И ради кого?! Она подзывает официанта.

– Мороженое со свежими фигами.

Кого уже интересуют эти калории, холестерин, сахар, талия, бедра? Не ее! Двумя решительными глотками она допивает вино.

– И амаретто ди сарроне, пожалуйста.

– Со льдом?

– Боже упаси!

Моя соседка старуха Мизлинг, ежедневно прочитывающая от корки до корки «Нью-Йорк пост», со знанием дела заявляет:

– Леон – юрист самой высокой квалификации. Эти люди не такие простые, как вы думаете. Он мог спокойно засадить эту мерзавку на всю оставшуюся жизнь, а потом найти себе новую подружку. Мало этих стервятниц слетается в Нью-Йорк? И он мог бы еще выбирать: филиппинку, русскую, какую-нибудь бледную моль из Прибалтики! Послушайте меня: он прекрасно знал, что жизнь с ним будет для нее хуже любой тюрьмы! И он наверняка составил брачный контракт так, что в случае малейшей провинности она прямым ходом загремит на нары!

Я не перестаю удивляться, откуда у этой фурии столько злости. Кажется, она хочет дожить до ста пятидесяти лет. До ста она уже дожила. Таскает сумки из универсама на наш двенадцатый этаж, игнорируя лифт и перепуганные лица жильцов. Каждый раз, выходя на площадку, я ожидаю увидеть на полу ее костлявое тело в россыпи яблок и пестрых баночек йогурта. Но пока она энергично тычет суставчатым пальцем правой руки в раскрытую ладонь левой:

– Малейшей провин-ности! Малейшей!

– Какой, например? – интересуюсь я.

– Не-вы-пол-не-ния су-пру-жеских обя-зан-ностей! – неистовствует Мизлинг. – Как вы не понимаете, это самая настоящая месть! Он прекрасно знал, что следующая молодка отколет точно такой же номер, поэтому решил ограничиться одной!Нет, сказать, что Леон мстит вытащенной им из тюрьмы любовнице, просто глупо! Да, глупо. Отбери у старого дурака эти детские пальчики с игрушечными ноготками, белую кожу с пульсирующей под ней жилкой, молодую кровь – что останется? Известно что: панический страх новых знакомств и новых потерь, сиденье перед бессмысленно мельтешащим телевизором да глубокий, переходящий в беспробудный, сон.

ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ

1. Михаил Михайлович, Софья Борисовна и Катя

Михаил Михайлович в изящной федоре, с опоясывающей тулью черной креповой лентой, вошел в автобус и сел рядом с пышной брюнеткой лет тридцати пяти. Та читала газету, время от времени потирая кончики очень изящных пальцев, словно сбрасывая липнувшую к ним типографскую краску. По привычке он посмотрел на раскрытую страницу, обнаружив на ней свою статью: он был ресторанным критиком в местной русской газете, – потом на женщину, проверяя ее реакцию на текст. Та читала и улыбалась. Ощутив на себе его взгляд, она повернула к нему лицо, улыбнулась еще шире и негромко засмеялась, словно чтение мешало ей сделать это раньше. У нее были белоснежные зубы и очень веселые карие глаза. Глядя на нее, Михаил Михайлович ощутил сильное волнение, и она это заметила.

– Почему вы смотрите на меня так пристально? – спросила она для порядка.

– Вижу, вам понравилась статья.

– Вы ее тоже читали?

– Я ее писал.

Она вернулась к газете, повела по странице пальцем, потом спросила с вызовом:

– А как ваша фамилия?

Он назвался. Действительно, это был он – написавший так вкусно и смешно, и вот теперь он сидел перед ней и волновался, как мальчик. Загорелый, в очень свежей белой рубашке и смешной шляпе с узкими полями. Кончики его седеющих усов были закручены вверх, и ей тут же захотелось прижаться к ним губами. Сердце ее дало тревожный сбой, в природе которого сомневаться не приходилось. Она себя знала.

– Так это вы постоянно пишете про рестораны?

– Я.

– А как вы знаете, куда идти и что заказывать?

– А я не знаю… – он пожал плечами. – Я пробую то, что мне предлагают.

– Кто?

– Жизнь, – улыбнулся он.

– Мне надо выходить, – она поднялась и смотрела на него с ожиданием.

– И мне, – сказал Михаил Михайлович.

Автобус остановился и, открывая двери, тяжело вздохнул, словно зная, чем кончится их знакомство.

У каждого романа есть своя музыка. Они часто слушали Нору Джонс, особенно выделяя песню I’ve got to see you again («Я должна увидеть тебя снова») – о страсти молодой женщины к пожилому любовнику. Михаилу Михайловичу больше всего нравилась строка Lines on your face don\'t bother me («меня не беспокоят морщины на твоем лице»), а ей – Down in my chair when you dance over me («когда я в кресле, а ты танцуешь надо мной»). Они занимались любовью везде, в том числе и в кресле.