Ага, Босфор отберут. Только вот у нас ещё и Кавказский фронт есть. Османы разбиты. Что мешает Юденичу развернуться на юг, на Багдад? А оттуда уже и до Суэца недалеко. По суше. Только снабжать целый фронт по суше мы не сможем. С железными дорогами там, мягко говоря, хреново. Везти же припасы гужевым транспортом на такое расстояние и в потребных фронту количествах… К тому же, в Чёрном море будут безраздельно господствовать англичане и каждый патрон придётся переть по суше, через Кавказ.

Вот, собственно с этим и выехал к Юденичу товарищ Иов. На месте разобраться, насколько реально развернуть часть войск на юг и что потребуется для их снабжения. Он же кавказец. Местные реалии должен знать. Хотя там уже и не Кавказ, но всё равно близко.

Почему напрямую Сталин поехал на фронт, а не в Могилёв, в ставку? Да что-то вот могилёвские генералы нам в Москве всё меньше и меньше нравятся. Особенно Алексеев. Штюрмер подумывал снять его, да только опасается того, что издай он такой указ, части Западного и Северного фронтов могут открыто перейти на сторону Временного правительства, объявив Штюрмера самозванцем, а меня Лжеалексеем. А то почему меня прячут всё время? Потому, что я не настоящий, вот и прячусь от народа. А настоящего Алексея убили. И Николай вовсе не болен, а пленён. Чем не версия?

Приехали. Мы с Колькой дождались, пока солдаты лейб-конвоя выстроят живой коридор для прохода нас, вылезли из машины и по ступеням поднялись на крыльцо. Сейчас обед будет. Зайти, что ли, к Штюрмеру перед обедом? Да ну. Не хочу. Ему уже наверняка донесли, как я на лошади катался. Тоже смеяться станет.

Я переоделся, умылся и уже хотел вызвать лакея сказать, чтобы подавали обед, как в комнату заглянула Колькина голова и сказала, что со мной хочет поговорить мой ненаглядный опекун. Чёрт. Поесть не даст спокойно. У него что-то сверхважное из Берлина, от Либкнехта. Что-то такое, на что он без моего ведома ну никак не может решиться.

Обед откладывается, понятно. Ладно, пошёл я к Штюрмеру. Захожу в приёмную. Всё как обычно. Посетители, человек двадцать. В основном мужчины, но и парочка женщин имеется. При моём появлении все встали. Это тоже обычно, я уже привык. И тут БАМС!!

За моей спиной распахивается дверь и какой-то непонятный мужичок, едва не сбив меня с ног, пролетает мимо прямо к столу Степана Михайловича, секретаря Штюрмера. И орёт дурным голосом: "Срочный пакет от товарища Дзержинского!! Лично в руки господину регенту! Очень срочно!!".

Ненормальный. А по телефону позвонить нельзя было? Что там такого срочного? И куда охрана смотрит? Тут императора чуть не затоптали, а они в носу ковыряют? Ну, наконец-то. Не прошло и года.

Лейтенант и полдюжины рядовых лейб-конвоя врываются в приёмную. Мужичка хватают, но тот продолжает верещать, что его послал Дзержинский, у него есть пропуск и всё очень срочно. На шум из двери своего кабинета выглядывает Штюрмер и интересуется у лейтенанта, что тут происходит и кого они схватили.

Через пару минут всё выяснилось. Это настоящий посланник с настоящим пакетом. Оказывается, Дзержинский уже звонил по телефону и предупредил, что посылает человечка с важным пакетом. Только что на экстренном поезде доставили из Твери. Штюрмер сам виноват. Он закопался с очередным посетителем и про посланника забыл. Вот тому и пришлось чуть ли не с боем прорываться к нему.

Так что же он принёс-то? Мой опекун расписался в получении пакета и вместе с ним вернулся в свой кабинет. Я шмыгнул следом за ним. Ведь он сам же меня звал!

Штюрмер быстренько завершил разговор с чем-то недовольным толстяком, выставил того за дверь и сказал секретарю, что пока никого не принимает. А потом вскрыл этот загадочный пакет. Внутри оказался опечатанный конверт и записка. Записка была от Дзержинского, и в ней он просил срочно ознакомиться с документом в конверте. Документ пока секретный, но в ближайшие дни, после того как он будет согласован с Временным правительством, ожидается его публикация огромным тиражом с последующим распространением по всей стране. Это Дзержинскому из Петросовета переслали. Видимо, есть у него там кто-то, кто сливает информацию.

Вскрыв конверт, Штрюрмер выудил из него невзрачную бумажку серого цвета, сел в кресло и углубился в чтение. Блин, вот не вовремя-то как! И чего он меня сорвал? Сам без обеда пашет, так и остальные тоже так должны? У меня, между прочим, обеденный перерыв. Государь трапезничать желает, а вместо приёма пищи я тут вынужден сидеть и любоваться на то, как мой регент бумажки читает непонятные.

А Шрюрмеру эта новая бумажка явно не понравилась. По мере чтения её он всё больше и больше мрачнел. Вероятно, какую-то гадость написали. Наконец, чтение было окончено.

— … твою мать! — сказал Борис Владимирович, раздражённо швырнул бумажку на стол, а затем грязно выругался.

И чего он так огорчился? Я протянул руку и взял эту бумажку со стола. Ну, и что тут? Читаю торопливо и неряшливо написанные карандашом буквы:

ДЕКРЕТ О ЗЕМЛЕ

1) Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа.

…

— Ну, господа бывшие пехотинцы, сапёры, артиллеристы, кавалеристы, а ныне военнопленные, кто хочет сегодня поработать? Напоминаю, выполнившим полторы нормы — усиленный паёк.

Старший барака номер восемь, ранее в чине фельдфебеля служивший в полковой столовой, привычно оглядел строй понурых оборванцев, своих подчинённых. Он ещё раз порадовался тому, что вовремя, сразу после прибытия их группы в лагерь, успел подсуетиться и занять такое тёпленькое местечко, как старший барака. И теперь ему, в отличие от всех остальных, не приходится трудиться по четырнадцать часов в сутки на полевых работах. Его задача — лишь наблюдать за тем, насколько качественно они работают, покрикивать на нерадивых, да следить за выполнением нормы. Норма — это важно. Очень важно. За недовыполненную дневную норму англичане вполне способны урезать, а то и вовсе отобрать паёк. Такие случаи в их в лагере уже были. А вот за перевыполнение нормы паёк обещали выдавать усиленный.

Правда, никто пока этих усиленных пайков не видел. Перевыполнить норму в полтора раза ещё никому не удалось ни разу. И обычная-то норма на первый взгляд кажется совершено нереальной. Но как-то справляются с ней, хоть и на пределе сил. Вечером, после возвращения в барак, люди буквально валятся на нары. Позавчера же один человек и вовсе упал прямо в строю, когда они после работы возвращались с поля в лагерь. Упал, и не смог подняться сам.

Повезло парню, что и говорить. Соседи не бросили его. Подняли и на руках дотащили до барака. А иначе британцы наверняка расстреляли бы его. Так же за ночь он немного оклемался и вчера вышел на работы вместе со всеми. И хотя бывший фельдфебель заметил, как вчера другие пленные немного помогали в поле ослабевшему товарищу, вмешиваться он не стал. Зачем? Норму ведь барак выполнил, и он вновь получил свой полуторный паёк, положенный ему как старшему.

Где сейчас этот парень? Сегодня не свалится? Фельдфебель ещё раз оглядел строй и нашёл того стоящим во второй шеренге. Взгляд усталый, голодный, но при этом злой. Да, этот не сдастся и не смирится. А как же он ненавидит англичан! На конвой смотрит так, что кажется, вот-вот бросится и вцепится в глотку зубами. Впрочем, в лагере почти у всех похожее отношение к британцам. Ну, кроме тех, кто уже сдался и мысленно похоронил себя. Их сразу видно, у них глаза потухшие.

Бывший фельдфебель пересчитал людей в строю и, убедившись в том, что все на месте, скомандовал поворот направо и начало движения. Сейчас шесть часов утра, а поесть им дадут в одиннадцать. Будет получасовой перерыв на отдых и приём пищи.

У внешних ворот лагеря к строю присоединился британский конвой — полудюжина охранников с винтовками и ещё четверо с собаками. Краем глаза фельдфебель заметил, какой полный ненависти взгляд метнул в них тот молодой солдат, которого едва не расстреляли позавчера из-за потери сил. Как же его зовут-то? Некоторое время фельдфебель пытался вспомнить имя этого счастливчика, спасённого от расстрела товарищами, не вспомнил, плюнул на это дело и спокойно пошёл дальше во главе колонны.