В Средние века разрабатывались подробные руководства для кающихся – «пенитенциалии», – в которых ученые богословы рассматривали сотни отдельных грехов, раскладывая их как бы по кучкам: это смертный грех, это не смертный. Сейчас принято опираться на более общее определение, восходящее к посланиям апостола Павла: «Ибо если мы, получив познание истины, произвольно грешим, то не остается более жертвы за грехи» (Евр 10:26). То есть смертный грех как бы уничтожает, аннулирует жертву Христа, в силу которой Бог прощает нам грехи, совершенные по нашей слабости. Человек, согрешающий смертным грехом, отвергает эту жертву сознательно.

Глядя со стороны, трудно сказать, смертно согрешил человек или нет. Ведь квалификация смертного греха требует соблюдения трех условий:

1) грех должен касаться серьезных материй;

2) совершаться с полным осознанием греховности;

3) совершаться с полным согласием.

Серьезными материями считаются нарушения Десяти заповедей, и это единственное из трех условий, о котором могут судить посторонние, а не сам грешник. Остальное – согласие и осознание – дело его разума и совести, и судить об этом может только Бог.

«А как же быть с язычниками и атеистами, которые не знают закона Моисея? – спрашивают критики христианства. – По-вашему получается, что они все обречены на гибель только потому, что не верили в единого Бога и не знали Моисеевых заповедей!»

Ну, во-первых, незнание Моисеевых заповедей сразу снимает вопрос о полном осознании греховности. А во-вторых, заповеди, начиная с четвертой, повторяют нравственный минимум, более или менее общий для всех народов. Как сказано у апостола Павла, «ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим 2:14, 15).

А как же быть с «семью смертными грехами», которые обозначают не какие-то конкретные поступки, а скорее общее нравственное состояние человека: гордость, скупость, зависть, гнев, похоть, обжорство (пьянство), лень (уныние)?

Впервые в христианских текстах этот список встречается у св. Иоанна Кассиана Римлянина как список «коренных пороков», которые порождают все остальные грехи. Много позже, в эпоху Возрождения, возобновилась мода на античное, в том числе и на определенную симметрию чисел. Сколько всего церковных Таинств? Семь. Сколько прошений в молитве «Отче Наш»? Семь. Сколько слов (точнее, фраз) распятый Иисус сказал на кресте? Семь. Сколько ключевых христианских добродетелей? Семь: четыре человеческие – благоразумие, мужество, справедливость, воздержанность (взяты из античной философии) и три божественных: вера, надежда, любовь (взяты из послания апостола Павла к коринфянам, 13:13). Вот пусть смертных грехов тоже будет семь, для симметрии – и взяли список св. Иоанна Кассиана.

Таким образом, этот список является фигурой скорее поэтической, нежели богословской. Несомненно, перечисленные в нем пороки способствуют совершению разных греховных поступков, подталкивают человека к ним и мешают достижению святости и действию Божьей благодати. Но это ни в коем случае не значит, что если некий Η. Н. любит поесть или полежать на диване или завидует М. М., потому что М. М. купил себе машину, то он уже человек пропащий, смертный грешник и непременно попадет в ад. Св. Иоанн Кассиан предназначал этот список в первую очередь для работы над собой, к нему и надо отнестись соответственно.

Благодать Божья и свобода воли

В послании апостола Павла к Римлянам есть странные на первый взгляд слова: «А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать (7:8)». Что это значит?

Мы уже говорили, что человек не может своими силами вернуться в первозданное безгрешное состояние. Первое препятствие к этому – искупление грехов – было устранено жертвой Христа. Второе препятствие – слабость человеческого естества, испорченного падением – исцеляется благодатью (по-гречески – харис, отсюда слово «харизма»).

Что такое благодать? Это действие Бога непосредственно в человеке, в его душе. Христиане верят, что Бог действует в душе примерно как хирург действует в теле – удаляет опухоли, сшивает сосуды, складывает кости, вынимает инородные тела.

Неверно представлять себе благодать чем-то вроде радиации, которая способна накапливаться, «оседать» на каких-то особых предметах, реликвиях, местах или людях. Этому неверному пониманию (увы, очень распространенному) способствует опять же неверное понимание греческого слова «энергия», которое как раз и означает «действие», но толкуется многими в том ключе, в котором они привыкли его видеть в школьном курсе физики: магнитная энергия, тепловая, электрическая. Раз существуют аккумуляторы для электрической энергии, отчего бы не быть аккумуляторам для Божественной? Вот иконы, мощи и другие реликвии как раз и являются такими аккумуляторами…

Это вульгарное, неверное понимание. Бог не «накапливает энергию» благодати в каких-то предметах и местах. Если продолжить аналогию с хирургом, Он может использовать какие-то предметы, места, даже людей как инструменты или помощников, но действует всегда сам.

Поскольку свобода действия Бога не ограничена практически ничем, невозможно перечислить все те способы, которыми людям посылается благодать. Но можно очертить главные из них – они называются таинствами. (Подробно о церковных таинствах рассказывается в соответствующем разделе.)

Но сам Бог не ограничен и не связан таинствами. Более того, при определенных условиях таинства являются безблагодатными – например, если таинство рукоположения совершить над некрещеным человеком, ему не передастся благодать священства, и все совершенные им таинства будут недействительны, через него не будет действовать Бог. Продолжая нашу аналогию – хирург не возьмет в руки нестерильный инструмент, чтобы не навредить больному.

В древности священник Пелагий учил, что каждый человек может уклоняться от греховных поступков, достаточно только доброй воли, благодать ему не нужна. Рассуждения Пелагия были вполне логичны: Бог не может сотворить чего-либо злого по природе, а значит, человек по природе добр. В первородный грех Пелагий не верил, он считал, что Адам просто подал потомкам дурной пример. Что же касается обыденного греха, то либо он происходит по необходимости – и тогда в нем нет вины человека, либо грех – дело злой воли человека, а от злой воли можно отказаться и переменить ее на добрую. Мы можем заставить себя поднять руку, сделать шаг, повернуть голову, значит точно так же мы можем управлять и своей душой. Бог не требует от человека невозможного, поэтому воздержание от греха – в человеческих силах.

На это, казалось бы, логичное учение можно возразить, даже не прибегая к чисто теологическому аргументу о бесполезности (если учение Пелагия верно) Христовой жертвы. Каждый из нас знает по себе, что совершение хорошего поступка часто сопровождается внутренней борьбой и требует определенного самопреодоления. Если бы следование добру было частью нашей природы, а первородного греха не существовало, то никакой внутренней борьбы и не было бы, творить добро было бы для нас так же естественно, как есть и дышать. Кроме того, если Пелагий прав, то человека нельзя хвалить за добрые поступки – мы же не хвалим себя за то, что едим и дышим. Мы просто следуем своей природе.

И наконец, Пелагий этого, конечно, не знал, но среди язычников у него был единомышленник, китайский философ-конфуцианец Мэн-цзы. Он тоже учил, что для человека творить добро так же естественно, как для воды – течь вниз. В эпоху Хань это стало официальным учением на долгие века. Результат? Китай прославился как страна самых безжалостных наказаний и жестоких пыток. Почему? Все по той же причине: если для человека следовать добру легко и естественно, значит, преступники не имеют никакого права на оправдание и снисхождение – у них не было никаких причин поддаваться искушениям, сама их природа требовала обратного. Более того, никакого понятия о «легких преступлениях» быть не может, и мелкий воришка, и убийца равно попирают не только человеческий закон, но и всю человеческую природу. Поэтому наказание должно главной целью иметь не исправление тех, кто уже испорчен (они безнадежны), а устрашение тех, кто еще не испортился. Отсюда и жестокость, которая самого Мэн-цзы привела бы, конечно, в ужас.