— Пора, скоро корову выгонять, а ты поспи и садись заниматься, на дворе август…

Маруся повторяла Веру Васильевну.

Слава шел домой, сперва вдоль Озерны, потом поверху, — туман рассеивался, все в природе обретало истинный цвет, голубело небо, зеленела трава, сияла киноварью крыша волисполкома.

Вот и почта, временный его дом, дверь в контору заперта двумя болтами, не выломать никому, почтмейстерша блюдет порядок, зато оконные рамы распахнуты, залезай и забирай хоть всю корреспонденцию.

Слава влез в окно и тихо прошел на жилую половину.

В комнате тишина. Петя посапывал на коечке у стены, пришел на ночь домой, и мама тоже как будто спала.

Слава осторожно сел за стол, спать не хотелось, придвинул учебники — надо наверстывать время, потраченное на прогулки при луне, — эх вы, синусы-косинусы…

Но мама, оказывается, не спала.

— Выпей молока, — вполголоса сказала Вера Васильевна. — Поспи и берись за учебники.

«О, господи…» — мысленно простонал Слава.

— Хорошо, — ответил он матери. — Я не хочу молока, я не хочу спать, ты же видишь, я занимаюсь.

Через полчаса он все-таки лег, не слышал, ни как встала Вера Васильевна, ни как уходил на хутор Петя.

Его разбудило постукивание каких-то деревяшек…

Слава прислушался. Постукивал кто-то в конторе. Голосов не слышно, Анна Васильевна копалась в огороде. Слава выглянул за дверь. Григорий.

— Где почтмейстерша? — спросил он. — Да не ищи, не ищи ее, я за тобой, Дмитрий Фомич послал…

— Случилось что?

— Бумага пришла для тебя…

Слава стремглав побежал в исполком через капустное поле.

Дмитрий Фомич со значительным видом вручил Славе пакет:

— Вячеславу Николаевичу Ознобишину из укомпарта!

Нет, не забыли его, Афанасий Петрович хозяин своему слову!

Путевка. Направление в Московский государственный университет.

И записка:

«…задержали путевку в губкоме. Собирайся! Опоздание на несколько дней не имеет значения, место забронировано, ты послан по партийной разверстке. Факультет соответствует особенностям твоего характера. Вспомни наш разговор: политика — коварная профессия… С ком. приветом…»

«Последний привет от Шабунина, — думает Слава. — Теперь он окончательно отпускает меня от себя».

— Вызывают на работу? — поинтересовался Дмитрий Фомич.

— Посылают учиться…

Слава побежал к Вере Васильевне.

— Мама, еду в Москву!

— А куда?

— На медицинский!

— Ты рад?

— Не знаю.

— А я рада. Такая хорошая профессия…

Начались сборы. А какие сборы? Выстирать и погладить две рубашки, начистить сапоги да лепешек на дорогу напечь?

Слава заторопился к Марусе.

— Уезжаю!

Маруся вздрогнула.

— О-ох!…

И больше ничего.

Долго сидели молча. Сказать надо было много, а слов не находилось. Марусе не хотелось оставаться одной, а Слава рвался уже в другой мир.

Вечером об отъезде брата узнал Петя.

— Опять бросаешь нас с мамой? — пошутил он. — Смотри не пропади…

Всю ночь Слава проговорил с матерью. Он возвращался в знакомую Москву и в то же время в Москву, которой не знал, где еще нужно отыскать свое место.

Московский университет. Сколько поколений Ознобишиных вышли из-под его сводов! Как-то встретит он Славу? Где остановиться? Вера Васильевна давно не писала деду, и дед не писал дочери. Жив ли он? Идти за помощью к Арсеньевым не хотелось, да и не пойдет он к ним. Николай Сергеевич Ознобишин не одобрил бы сына, если бы он прибегнул к протекции. А как быть самой Вере Васильевне? Пете тоже надо учиться. Вера Васильевна начала припоминать. Нашелся родственник в Петровской академии. Илья Анатольевич. Профессор. Надо зайти к нему, посоветоваться. Да и самой Вере Васильевне мало смысла оставаться в деревне. Зернов часто дает понять, что иностранные языки крестьянским детям ни к чему, умели бы пахать да косить, французский язык — это язык русских аристократов. Да и невозможно вечно находиться в зависимости от Анны Васильевны. Пусть Слава сходит в школу, где преподавала Вера Васильевна. Частная гимназия Хвостовой. Теперь она, вероятно, тоже называется школой второй ступени. Если ее возьмут обратно, Вера Васильевна вернулась бы…

Порешили на том, что Слава едет к деду, в общежитие проситься не будет, а на будущее лето Вера Васильевна и Петя тоже переберутся в Москву.

Утром надо было идти искать лошадь. Просить Данилочкина? Гужевая повинность отменена, своих лошадей исполком не имеет, только затруднять просьбами. Марью Софроновну просить бесполезно. У Филиппыча обмолот, неудобно…

Слава вспомнил о Денисовых и поймал себя на мысли о том, что в разговорах о Москве Вера Васильевна и сам Слава обошлись в будущей жизни без Маруси.

Неловко стало Славе в душе…

Днем зашел к Марусе.

— У кого бы нанять лошадь?

— Подожди…

Она нашла во дворе отца, поговорила, вернулась.

— Я сама отвезу тебя.

— Ты не обернешься за один день.

— Переночую на станции.

— Может, захватим Петю?

— Нет, я одна. Одна хочу проводить тебя.

Вторую половину дня Слава ходил по знакомым и прощался.

Ничто не изменилось в исполкоме за пять лет, Данилочкин сидит за письменным столом Быстрова, на том же обтянутом черной кожей диване, разве что кожа еще больше пообтрепалась и стерлась, по-прежнему сидит за своим дамским столиком Дмитрий Фомич.

Но душа у волисполкома другая, нет уже сквозняков, окна закрыты, все спокойно, уравновешенно, прочно.

— Улетаешь? — спрашивает Дмитрий Фомич. — Ушел Иван Фомич, улетаешь ты…

— Не тревожься за мать, — утешает Славу Данилочкин. — Поддержим…

На заре к почте подъезжает Маруся. Гнедая денисовская кобылка запряжена в легкие дрожки, Маруся в материнском плисовом жакете, для Славы на случай дождя брезентовый плащ.

Вера Васильевна видит в окне Марусю.

— Уже!

Долгие проводы — лишние слезы. Мама ничего не говорит. Держит себя в руках. Будит младшего сына.

— Петя, Слава уезжает!

Петя вскакивает, он привык рано вставать.

Слава обнимает мать, брата, выходит из дома, секунду колеблется и, хотя мама смотрит в окно, целует Марусю в щеку.

Она вопросительно взглядывает на Славу:

— Поехали?

Мягким движением отдает вожжи Славе и уступает место перед собой.

Ничего не сказано, они даже не думают об этом, но в этом движении исконный уклад деревенской жизни, женщина уступает мужчине первое место: ты хозяин, ты и вези.

Не успевает Слава сесть, как лошадка срывается с места, а он еще подергивает вожжами: скорее, скорее — это он тоже не осознает, спешит оставить Успенское.

Капустное поле, церковь, погост…

Многое он здесь оставляет! Здесь в школе возле церкви впервые увидел Степана Кузьмича, здесь неустрашимый Быстров спас дерзкую бабенку от озверевших мужиков, здесь хоронили Ивана Фомича, здесь, на ступеньках школы, они, первые комсомольцы, мечтали о необыкновенном будущем…

Простите меня!

Побежали орловские золотые поля…

Далеко, в голубой бездне, курчавые облака. Барашки. То несутся, то замедляют бег. Сизые, лиловатые, белые. Собьются в отару, закроют солнце и опять разбегутся.

— Не нужно стихов, — говорит Маруся, — своих слов, что ли, у тебя нет?

А ведь такие хорошие стихи, думает Слава. Но Маруся почему-то не в настроении. Впрочем, понятно почему. Но зачем растравлять себе душу?

Кобылка бежит с завидной лихостью. Сыта, ладна, ухожена. Бежит себе, только пыль из-под копыт. По обочинам зеленая травка ковриками скатывается в канавы.

Не так-то уж она гладка, полевая дорога, не так легка, как кажется…

Бежит себе кобылка, бежит, легко у Славы на сердце, мысли спешат все дальше и дальше, он уже видит московские улицы…

Ничего он не видит!