В описываемое время – середина 1870-х – литература на идише только-только зарождалась: её основоположник Менделе Мойхер-Сфорим («Менделе-книгоноша» – псевдоним Соломона Моисеевича Абрамовича (Шолема-Янкева Бройде); 1836–1917) свою первую повесть «Маленький человечек» опубликовал в 1864-м, и этот год считается началом еврейской [29] литературы. Повесть была напечатана в альманахе «для простонародья» «Койль а-Мевасер» («Глас провозглашающий») – основанном в 1862 году приложении к серьёзной газете на древнееврейском языке «Хамейлиц» («Защитник»), которая выходила сначала в Одессе, потом в Петербурге с 1860-го по 1904 год. Её издавал журналист Александр Цедербаум (1816–1893).
За «Маленьким человечком» последовали пьеса Менделе Мойхер-Сфорима «Такса» (1869; такса – специальный государственный налог на кошерное мясо, сдававшийся в аренду властями состоятельным евреям) и повесть «Кляча» (1873). В 1867 году была напечатана повесть Ицхока-Йоэля Линецкого (1839–1915) «Польский мальчик» – так же, как и произведения Мойхер-Сфорима, вещь сатирическая. Наконец, третьим классиком еврейской литературы стал поэт и драматург Аврам Гольдфаден (Авраам Гольденфоден; 1840–1908), в 1876 году основавший в румынском городе Яссы первую в мире профессиональную театральную труппу, ставившую пьесы на идише, в которой сам был и директором, и режиссёром, и декоратором, и драматургом, и композитором.
Но не по произведениям Мойхер-Сфорима и Линецкого Шолом познакомился с литературой на еврейском языке – этих писателей он прочитает чуть позже. В романе «С ярмарки» Шолом-Алейхем вспоминает, что ещё в Воронкове ходила по рукам и пользовалась оглушительным успехом одна книжка на «жаргоне»: «Какая это была книжка, Шолом сказать не может. Помнится только, что книжка была маленькая, тощая, разодранная, с жёлтыми засаленными страницами, без обложки и даже без заглавного листа. Однажды в субботу вечером все почтенные местечковые обыватели, по обыкновению, собрались у Нохума Вевикова на проводы субботы. Мать ещё занята на кухне “валашским борщом”, а собравшиеся тем временем развлекаются. Реб Нохум читает вслух книжку. Отец читает, а гости сидят за столом, курят и хохочут, покатываются со смеху. Чтеца ежеминутно прерывают громкие выражения восторга и добродушная ругань по адресу сочинителя: “Вот проклятая душа! Этакая шельма! Этакий мошенник! Чёрта б его батьке!” Даже сам чтец не может удержаться и давится от смеха. Дети не хотят идти спать, а Шолом и подавно. Смысла того, что читает отец, он не понимает, но ему просто интересно наблюдать, как бородатые люди поминутно прыскают, заливаются смехом. Шолом сидит в стороне, смотрит на сияющие лица гостей и завидует человеку, который сочинил эту книжечку. И мечтой его становится, сделавшись большим, написать такую же книжечку, чтобы, читая её, люди покатывались со смеху и, добродушно поругиваясь, сулили бы чёрта его батьке…» [30]
Намного позже, в 1915-м, Шолом-Алейхему удалось разыскать эту книжку – сборник рассказов из жизни местечковых балагул (извозчиков), которые вынуждены объединиться в «трест», чтобы выдержать конкуренцию с недавно появившейся железной дорогой. На титульном листе книги говорится: «Вторая чугунка от Зарбиниц до Юркоц. Сочинил Хаим Йоселес – столяр из Сакилы (Житомир, 1874)». В 1874 году семья уже несколько лет как переехала в Переяслав и вполне вероятно, что писатель, говоря о Воронкове, ошибается. Но это не суть важно.
* * *
Учась в русском училище, Шолом, конечно же, много читал и русской литературы и – в переводе на русский – зарубежной. Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Лев Толстой, Островский, Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Шекспир, Сервантес, Свифт, Гёте, Шиллер, Гейне, Гюго, Бальзак, Диккенс, Теккерей; бессистемно, всё что попадало в руки: Дарвин – так Дарвин; Бокль, Спенсер – значит, и они; Поль де Кок, Эжен Сю – пусть будут тоже. Всё интересно.
А другая, не менее важная часть жизни? Чтобы не сложилось впечатление, что мы избегаем этой темы, скажем несколько слов о юношеской любви. Хрестоматийное, школьное произведение Шолом-Алейхема «Песнь песней» (1909–1911) носит подзаголовок «Юношеский роман», жанр его – лирическая проза. Как правило, лирический настрой мастеру юмора не очень давался: у читателя оставался во рту назойливый привкус пережжённой карамели. «Просто наслаждение читать, как Вы описываете жизнь, – столько здесь остроумия, юмора. Но как только Вы начинаете играть в любовь – у Вас ничего не получается» [31] , – написал как-то ему Менделе Мойхер-Сфорим по поводу романа «Стемпеню» (1888). Однако Шолом-Алейхем так и не отказался в своём творчестве от любовной темы – то в одно произведение, то в другое настойчиво внедряя её; и эти его тексты вряд ли можно назвать лучшими. Но в «Песне песен» – истории о подростковой любви, написанной языком царя Соломона, – ему удалось, он доказал, что таки умеет написать о любви возвышенно, лирично, проникновенно, но без обесценивающего тему пафоса и слащавости.
Теми же словами, какими Шимек из «Песни песней» описывает свою любовь к сказочной Суламифи Бузе, Шолом-Алейхем в романе «С ярмарки» говорит о голубых глазах, шелковистых изогнутых бровях, белоснежном лице и царственно-величавой фигуре переяславской девушки Розы, пленившей сердце тринадцатилетнего Шолома и оставшейся для него навсегда мечтой, фантазией, сновидением. Игравшую на рояле и говорившую по-французски дочь еврея-аристократа всегда сопровождала орава кавалеров, среди которых были даже – что само по себе сенсация – русские офицеры. Разумеется, Шолома она не замечала – он, влюблённый, издали смотрел на неё и мечтал, мечтал… О том, как закончился его «юношеский роман», Шолом-Алейхем напрямую не говорит, но можно понять, что Розу-Суламифь унесла с собой та самая эпидемия холеры, которая забрала жизни матери и бабушки Шолома.
Вспоминает в романе «С ярмарки» – но уже не в столь возвышенном тоне – Шолом-Алейхем и ещё об одной своей юношеской любви – к дочке кантора (то есть певчего в синагоге, читающего нараспев молитвы); и на этот раз сравнивает свою любовь не с Соломоновой «Песней песен», а со «Страданиями юного Вертера» Гёте. Шолом был опять, как пишет Шолом-Алейхем, «смертельно влюблён», и ему даже вроде бы ответили взаимностью, приняли его ухаживания, но – увы! – лишь для того, чтобы использовать его влюблённость как ширму, а потом тайком сбежать с каким-то русским приказчиком из железоскобяного магазина Котельникова, укрыться в женском монастыре, креститься и выйти за этого приказчика замуж. Ад, ад «<…> пылал в душе безумно влюблённого паренька, так жестоко обманутого дочерью кантора, променявшей его, сына почтенных родителей, на котельниковского приказчика. Зачем было ей обманывать ни в чём не повинного парня, писать ему письма, целовать руку в праздник Торы, клясться в вечной любви и тому подобное? <…> Нет у Шолома ни капли жалости ни к своим, ни к чужим, ни к старикам, ни к младенцам – к чёрту всех и вся! И он проклинает сотворённый Богом мир – этот фальшивый, жестокий, отвратительный мир! Проклинает сотворённых Богом людей – этих фальшивых, жестоких, отвратительных людей!» [32]
В шестнадцать лет, ещё до окончания уездного училища, Шолом становится домашним учителем – репетитором для еврейских детей, готовящихся поступать в это самое училище. Грамматика, арифметика, география, геометрия – в пиджачке и с тросточкой он ходит из дома в дом, давая уроки. Он модный учитель, из-за него спорят, устраивают очереди.
Уездное училище было трёхлетним. От выпускных экзаменов Шолома – одного из лучших учеников – освободили. Перед нами свидетельство об окончании училища. Полюбопытствуем? Поведение – отличное; Закон Божий – прочерк; русский язык – отлично; арифметика – тоже; геометрия – отлично; история – хорошо; география – отлично; чистописание – гм… хорошо; рисование и черчение – тоже («художник»). 28 июня 1876 года.
Что дальше? Снова был собран большой совет с участием Коллектора, Арнольда из Подворок и других переяславских просвещенцев. Гимназия, школа казённых раввинов (кто это такие, скажем в своё время), университет, карьера врача, адвоката, инженера – остановились, однако, на Житомирском учительском институте [33] . И потому, что кое-какой опыт учительства у Шолома уже был, и потому, что в Житомирском институте обещали принять на казённый счёт двух лучших учеников из переяславского училища, и – главное – потому, что учителей и казённых раввинов не брали в солдаты. Шолом отправил бумаги в Житомир и для большей верности приложил от себя написанное каллиграфическим почерком и изысканным слогом письмо на древнееврейском – чтоб знали, с кем имеют дело, и долго не раздумывали, – и видел себя уже студентом. Когда из Житомира пришёл отказ, Шолом не поверил: «Ввиду того, что курс обучения в институте четырёхлетний, а из бумаг и метрики явствует, что обладатель их родился 18 февраля 1859 года, следовательно, он в 1880 году – всего лишь через три года – в октябре должен будет явиться на призыв, то есть за год до того, как закончит курс в учительском институте» [34] .