Несмотря на затяжную экономическую стагнацию, в Скрэнтоне и подобных местах количество жилья под наём сокращалось, а цена его росла. На Манхэттене нам с мужем пришлось сдать по комнате двум приятельницам, что позволяло выдержать рост квартирной платы. Одна из них, жена офицера флота, вскоре отправившегося на Тихий океан, отложила в сторону работу над диссертацией об истории инструментальной индустрии в Коннектикуте и начала обучать тонкостям коллективных договоров с работодателями фабричных работниц, приехавших с сельского юга. Другая, учительница из Новой Шотландии, работала в сверхсекретной конторе канадской и британской разведок, которая закупала все необходимое для разведчиков и служила американской базой для европейских взломщиков кодов и прочих гениев. Впрочем, она столь тщательно скрывала, где работает, что мы узнали кое-что об этом только лет через десять после войны, когда она заехала в гости. Тогда же мы не знали ни того, что она работала в небоскрёбе Рокфеллер-центра, ни её рабочего телефона.

К концу войны нехватка доступного по цене жилья в Нью-Йорке и в других местах стала столь острой, а выселений стало так много, что это явно переросло в кризис. Общепринятых путей борьбы с ним было выработано три. Первый — установление потолка квартирной платы через постановления суда. Второй — расчистка трущоб и субсидирование жилищного строительства для ветеранов и других категорий людей, чьи доходы давали основания рассчитывать на включение в очередь. Третий — долговременная ипотека под низкие проценты, гарантированные правительством, чтобы расширить объём строительства односемейных домов для будущих владельцев. Второй и третий подходы были опробованы в экспериментальном порядке в годы депрессии, почти остановлены в годы войны, а сразу после неё получили мощный импульс к расширению.

Установление потолка квартирной платы ограничило алчность домовладельцев, и выселения за неуплату вовремя почти прекратились. Однако в целом такое ограничение оказалось контрпродуктивным, поскольку никак не затрагивало стержня проблемы: нехватки пристойно содержащегося доступного жилья — дефицита, который накапливался в течение пятнадцати лет депрессии и войны. Немало домовладельцев начали утверждать (когда обоснованно, когда нет), что суммы, собираемые с квартиросъёмщиков, недостаточны для того, чтобы оплатить эксплуатационные расходы и выплачивать налог на недвижимость. Они стали забрасывать свою собственность, оставляя её разрушаться. Эти дома разграблялись и все чаще заселялись продавцами наркотиков, что стало бурно развивающимся городским феноменом.

Заброшенные здания в Нью-Йорке исчислялись тысячами. Они были расположены на участках, столь сильно пострадавших за годы депрессии и войны, что их владельцы сочли (ошибочно), что им никогда не восстановить их ценность в будущем. Одни прекратили их ремонтировать, восстанавливать нарушенные конструкции и недействующие системы пожаротушения. Другие домовладельцы отыскивали лазейки в законе, разделяя, к примеру, большие квартиры на несколько маленьких, прозванных «квартирами ограничения рождаемости». Результаты недурно смотрелись в статистике жилья, а суды признавали обоснованным повышение квартирной платы, что в целом повышало сборы с застройки. Однако это означало беду и утрату сообщества для выселяемых семей, дополнительно увеличивая необеспеченный спрос. Укрытая, но очень существенная добавочная цена ограничения квартирной платы формировалась за счёт судебных издержек домовладельцев на борьбу с жильцами и их адвокатами (в ней домовладельцы выигрывали не всегда) и сбережений жильцов, затраченных на эту борьбу (они тоже выигрывали далеко не всегда). Такова была социальная цена превращения ранее мирных территорий в зону войны хищников с их жертвами.

Расчистка трущоб оказалась ещё менее продуктивной. Первоначально этот подход казался совершенно оправданным: пятнадцать лет недостаточного ухода за жильём жестоко сказались на его состоянии, и эффекты были в полном смысле слова очевидными. Как обычно, политики и планировщики утверждали, что кварталы, предназначенные к сносу, будут застроены «здоровыми, безопасными и пристойно выглядящими» многоквартирными домами. Ориентация на расчистку получила мощную поддержку от банков, начавших обводить такие районы на плане города «красной чертой». Это означало отказ кредитования под залог недвижимости — не по причине некредитоспособности заявителей и даже не из-за состояния самих зданий, а только потому, что постройки оказались на территории, предназначенной к сносу. К жилищному голоду добавился кредитный голод. «Красная черта» внесла свой вклад в расширение зоны домов, заброшенных их хозяевами.

Теоретически люди, выселенные из домов в связи со сносом трущобных кварталов, должны были быть переселены в новые, субсидируемые жилые дома. Если только (и до тех пор пока) их доходы отвечали установленному стандарту. Действительность обычно оказывалась иной. Планировочные шаблоны и архитектурная мода того времени настаивали на желательности свободных, открытых пространств между домами. Поэтому в новых постройках было меньше квартир, чем в уничтоженных домах. Между отселением из прежних домов и завершением строительства новых могло пройти несколько лет. В тот период, когда жилой фонд сокращался в объёме, а не возрастал, для отселения нередко использовали районы, очерченные «красной чертой», а то и просто заброшенные строения. Отселённых помещали туда как временное население второго сорта, что вело к ускоренному разрушению и построек, и сообществ — физическому и социальному.

Когда новые, замещающие дома наконец были построены, они не оправдали надежд ни в материальном, ни в социальном отношении. Эти жилые комплексы были так плохо размещены в пространстве, так плохо спроектированы, так самовластно управлялись и настолько не годились для того, чтобы там могло сформироваться здоровое соседское сообщество, что люди, получавшие такой шанс, старались выехать из них как можно быстрее. Снос взрывом огромного печально знаменитого комплекса Прют-Айгоу по распоряжению властей Сент-Луиса стал эффектным символом провала программы расчистки трущоб ⁵³. К середине 1990-х годов в США ежегодно сносили порядка одиннадцати тысяч квартир субсидированного жилья для бедных — при том что строили лишь около четырёх тысяч новых квартир в год. Попытки реконструкции вместо сноса иногда предпринимались, но редко имели успех.

После 1949 года атаки властей на идею доступного многоквартирного жилья усилились, воплотившись в форму массового сноса недорогих домов. Задачей программ сноса было расчистить место под многоэтажную застройку, рассчитанную на категории жильцов со средними и высокими доходами. После 1956 года к целям прибавилось сооружение хайвеев, субсидируемых из бюджета. И тот и другой вариант в первую очередь нацеливали на снос трущоб. Подчас они представляли собой настолько привлекательное место с такой интенсивной жизнью сообществ, что облагораживание удавалось осуществить за счёт собственных сбережений и программ деятельного участия жителей в ремонте и реконструкции. Однако сама возможность такого развития событий упорно не признавалась финансистами — авторами «красной черты» и городской бюрократией. Очень часто жителям приходилось вступать в затяжную борьбу против объединённого фронта девелоперов, филантропов, архитекторов, бюрократов всех уровней и выборных чиновников. Жители обычно терпели поражение в этой битве.

В 1960-е и в начале 1970-х годов на рынок жилья вышли многочисленные молодые семьи. Но инфляция, наступившая с концом вьетнамской войны, вновь подняла цены на дома и процентную ставку по кредиту за грань доступности для бедных.

Третий из названных подходов — поддержка строительства односемейных домов через низкопроцентные схемы ипотеки — оказался единственным вариантом публичной политики, в результате которого жилой фонд существенно вырос. Однако и здесь увеличение жилого фонда не означало доступности для работающих бедных, инвалидов и получателей социальной помощи. Стандарты и правила, непременно связанные с получением льготного ипотечного кредита, подтолкнули разрастание пригородов. Дополнительно этому способствовали местные правила зонирования ⁵⁴. Такое разрастание и его последствия обходятся очень дорого. Не приходится удивляться тому, что масштаб бездомности в Северной Америке существенно вырос. Выросло и число семей, которым не хватает денег на еду и одежду после того, как они выплатили половину или больше совокупного дохода ради сохранения крова над головой. Последствия полувековой разрушительной жилищной политики очевидны.