Дело кончилось тем, что Бернеса забрали в комендатуру. Он, весело балагуря, шел между солдатами, а я плелась сзади, боясь, что «игра в образ» затянется и мы опоздаем на съемку.
В комендатуре я не выдержала и, не обращая внимания на подмигивания Бернеса, начала объяснять дежурному сложившуюся ситуацию. Но Бернес не поддерживал меня, и дело осложнялось тем, что в грязном, замызганном старшине никто не узнавал — уже к тому времени любимого, известного артиста.
Выручил случайно зашедший в комнату офицер. Он взглянул на Бернеса раз, другой и спросил дежурного: «А за что это вы Марка Бернеса задержали?» Бернес довольно расхохотался, вытер грязное лицо и извинился перед патрульным и дежурным офицером за «вживание в образ».
Обаяние этого человека было удивительным. Через минуту все дружно смеялись, и комендант сказал: «Штраф бы надо было взять с Вас за эту канитель, заставить спеть „Темную ночь“»…
И что же? Марк присел и запел — тихо, тихо… И исчез балагур и насмешник Минутка, и все увидели совсем другого человека. Того, который жил, воевал и побеждал в знакомом всем фильме «Два бойца».
И еще мне запомнился другой эпизод, уже в другом фильме — к сожалению, незаконченном: «Победители» — того же режиссера Фридриха Эрмлера. Бернес играл в этом фильме инженера, организатора работ на огромной стройке.
Была в этом фильме сцена, где герой Бернеса приходит на дальний участок и на экскаваторе видит потерянную им любимую девушку, которую играла Маргарита Лифанова. По сцене — от неожиданности встречи — она роняет ковш экскаватора прямо перед внезапно возникшим перед ней Бернесом.
Пока репетировали — за управлением сидел опытный экскаваторщик, затем — перед съемкой посадили за управление Лифанову, преподав ей технику работы с экскаватором, которую она довольно быстро и успешно освоила, но все же — во избежание недоразумения — решили снимать сцену монтажно, то есть отдельными планами.
И вдруг Бернес сказал:
— Зачем же отдельными планами? Ведь интереснее снять, если в кадре мы будем все — я, Рита и падающий ковш.
Этим он привел в полный восторг всех, кроме Лифановой, которая боялась, что опустит ковш не на землю, а на голову Бернеса. Ее совершенно авторитетно и категорически поддержал директор картины, техник по безопасности:
— А если несчастный случай?
Тогда засомневались и все остальные, кроме Бернеса.
— Принимаю все на свою голову, — сказал он.
Бернес, который подвергал себя большому риску, уговорил всех.
Сняли три дубля к общему удовольствию режиссера и актера.
МАРК БЕРНЕС
Солдаты Великой Отечественной{44}
(о работе в кино)
В работе над ролью красногвардейца в массовке я шел от внешнего облика, увиденного на старой фотографии, и это было естественно, потому что сценарий не предусматривал слов для роли. Влюбленность в героя, страстное желание жить в образе, принимать участие в том, что происходит вокруг него, рождали слова и действия моего героя.
В работе над образом шофера Минутки в фильме Ф. Эрмлера «Великий перелом» я шел другим путем.
Это тоже была совсем небольшая эпизодическая роль — Минутка погибает почти в самом начале картины. В сценарии изображался подвиг Минутки, но не было никаких других поступков персонажа, не было эпизодов, определявших характер Минутки, что-либо рассказывавших о его прошлом.
Я совсем не собирался упрекать сценариста в недостаточности характеристики героя. Наоборот, сдержанность и скупость Чирскова и Эрмлера в обрисовке образа Минутки, с моей точки зрения, укрепляли художественную силу образа. Такая наполненная сдержанность, такая лаконичность помогают фантазии исполнителя, его творческому воображению, дают возможность домечтать предлагаемый образ.
Минутка говорит мало, но очень точно — он скуп на слова. «Это не шофер, это генерал среди шоферов», — говорит о нем Кривенко. Минутка — «золотые руки» — хорошо знает свое дело.
Я давал волю фантазии, стремясь очень живо увидеть своего героя, придумывал, что и где лежит у него в машине.
Я знал, что в его небольшом хозяйстве непременно была полировочная вода, не мазь, а именно вода, с помощью которой в полчаса машина может заблестеть как новая. Пузырек с этой водой мог пригодиться только тогда, когда с машины будет снята фронтовая камуфляжная окраска. Минутка готовился к победе, он был уверен в ней.
Я знал, что в боковом кармане у Минутки лежит книжка. Я представлял себе, что Минутка много читает, но никогда этого не показывает. Я видел у него два пистолета: обычный «ТТ» и фасонистый трофейный браунинг с перламутровой инкрустацией; видел в его карманах расческу, зеркальце и бархотку для сапог. Минутка всегда носил с собой письма от отца и несколько фотографий. На одной из них, казалось мне, был Муравьев с другим генералом у машины, а позади голова Минутки; на другой он с отцом на катке, причем оба они на беговых коньках.
Мне представлялось, что Минутка пишет домой веселые, остроумные письма.
Все эти незначительные детали, которые я «наживал», работая над образом, шли от существа моего героя и помогали на первых порах полнее ощутить его.
Мы снимали фронтовые детали в Митаве. Шел 1945 год, война только что закончилась. Вместе с актерами в массовых сценах снимались части Советской Армии.
С утра я надевал форму и целые дни проводил среди солдат и офицеров. В тесном общении с ними мы, актеры, проверяли, насколько убедительны создаваемые нами образы, правильно ли мы себя ведем, так ли держимся, разговариваем.
Однажды, когда я сидел на пригорке возле машины, ко мне подошел незнакомый полковник из какой-то воинской части, участвующей в съемке фильма.
— Старшина, — сказал он мне, — съездим сейчас в банк, получим деньги и вернемся, пока они, — полковник указал на группу кинематографистов, готовящихся к съемке, — свои аппараты наладят.
Я откозырял, ответил: «Есть!» — и мы поехали. Съездили в банк, получили деньги. И только вернувшись обратно, он узнал, что принял меня за шофера по ошибке. Полковник был смущен, а я очень доволен…
Но все мои поиски — только начало работы, подход к образу. Чтобы сыграть Минутку, мне нужно было понять и ощутить природу героизма, природу того чувства, которое давало силу Гастелло, Матросову и тысячам героев Великой Отечественной войны, таким, как Минутка.
Мне нужно было подумать о прошлом своего героя, подышать воздухом, которым он жил, увидеть семью, в которой он вырастал, завод, на котором работал, нужно было очень ясно почувствовать человека, его характер.
Для всего этого в сценарии была только одна, хотя и очень существенная зацепка — отношение к Минутке таких людей, как Муравьев и Кривенко, правда, проявляющееся только в двух-трех проходных репликах. Но если генерал-полковник, сдержанный Муравьев говорит своему шоферу: «Плохи дела, Минутка!» — а в ответ на успокоительные слова: «Поправятся. Раз мы приехали, теперь минутное дело» — бросает: «Ой, нет, Минутка! Долго нам придется ждать, много вытерпеть!» — значит, почему-то существовали особая внутренняя близость, особое доверие генерала к молодому бойцу.
Я вновь и вновь перечитывал эпизод первого появления моего героя на экране и стремился представить то, что предшествовало этому разговору. Мне казалось, что Минутка спас однажды Муравьеву жизнь, проявив смелость и способность не теряться во фронтовых условиях.
Сначала я давал полную волю воображению, а затем придирчиво проверял себя и сам, и с помощью режиссера.
Минутка — это прозвище. И я придумал герою настоящее имя — Василий Баранов. Мне представлялось, что он родился и вырос в Москве, был младшим, любимцем, но не избалованным, потому что воспитывался в семье потомственных кадровых рабочих… В годы Гражданской войны отец воевал, потом восстанавливал завод… Перед Отечественной войной отец, Василий и два его брата работали на одном заводе. Василий привык к тому, что во всяком заводском начинании они, Барановы, участвуют в первую очередь… И это чувство неотделимости, слитности с судьбой народа сильнее всего помогало мне понять природу героического подвига Минутки: немыслимо, невозможно для него, Василия Баранова, поступить иначе!