— Ну что же вы медлите? Раздевайтесь быстрее!

И когда N дрожащими от волнения руками снял с себя всю одежду и остался с последней деталью туалета, неожиданно открылась дверь в ванную, откуда вышел также почти голый Бернес, который с весьма хорошо сыгранным удивлением спросил у совершенно растерявшегося N:

— Дорогой друг! Что вы тут делаете? Здесь живу я с моей женой Паолой. Наверное, вы перепутали номер — ключи часто бывают одинаковыми…

Чем это кончилось, я не знаю, меня там не было. А на мои бесчисленные вопросы супруги ничего не отвечали и только заливались хохотом. К их чести (и к моей тоже), никому об этой истории мы никогда не рассказывали, щадя репутацию замечательного артиста. А он на следующее утро переехал в другую гостиницу. И будучи весьма добродушным, незлобивым да еще и обладающим прекрасным чувством юмора, видимо, нас простил, потому что после этого розыгрыша мы оставались в прекрасных отношениях, естественно, никогда не вспоминая при встречах о трагикомическом киевском эпизоде.

…Ах, как мне тебя не хватает, мой любимый друг Маркуша!

БОРИС ЛАСКИН

Человек и песня

Когда вспоминаешь человека, которого хорошо знал, с которым дружил и работал, наряду со множеством подробностей и деталей, связанных с этим человеком, по прошествии какого-то времени память фиксирует главное в его духовном облике.

С Марком Бернесом мы встретились давно, несколько десятилетий назад. Это было в предвоенном солнечном Киеве, когда отправлялся в полет фильм «Истребители» — добрый фильм, в котором молоденький лейтенант негромко пел: «Любимый город может спать спокойно…»

Я помню, как Марк исполнял эту песню — нежное, светлое ее начало и тревожную заключительную строфу: «Пройдет товарищ все бои и войны, не зная сна, не зная тишины…»

Я отчетливо вижу перед собой его лицо — строгое и очень молодое. Повторяю: это были мирные дни, война казалась чем-то призрачным, нереальным, а потом…

Потом память перелистывает много печальных страниц и приводит меня в блиндаж из кинофильма «Два бойца», и я вновь вижу Марка — повзрослевшего, с суровым лицом солдата, в короткой передышке между боями поющего ставшую впоследствии знаменитой «Темную ночь».

Я хорошо помню, как снимался этот эпизод. С режиссером Леонидом Луковым в тот день происходило что-то непонятное. Человек бурного темперамента, он тихо стоял у съемочной камеры с глазами, полными слез, и, не отрываясь, смотрел на Аркашу Дзюбина — одного из героев фильма, и слушал песню, которую сдержанно и проникновенно пел Бернес…

Романтик по складу души, еще необстрелянный лейтенант из «Истребителей» возмужал, узнал, почем фунт лиха, и испытал главное — вкус победы над врагом. Бернес уверенно сыграл волевую нравственную победу, которая стала победой боевой.

Так столкнулись два образа, где второй стал прямым продолжением первого, так формировался мужской характер советского бойца, не отступающего перед трудностями.

Мне кажется, что и в характере Бернеса произошло нечто подобное. Окрепло и обрело завидную устойчивость его актерское мастерство. И еще — обозначилась его страстная пожизненная любовь к песне, и не просто к песне, а к такой, которая нужна людям.

…Марк пел несколько моих песен, но мне сейчас вспоминается история, связанная с одной из них, с песней «Спят курганы темные» на музыку Н. Богословского.

В фильме Леонида Лукова «Большая жизнь» песню эту исполнил артист Л. Масоха, по роли кулацкий сынок и вредитель. Он шел по улице шахтерского поселка и, аккомпанируя себе на баяне, пел: «Спят курганы темные, солнцем опаленные…»

В «Большой жизни» Бернес играл роль инженера Петухова.

Как-то поздно вечером, после съемки, у меня с Марком Бернесом произошел разговор, который я сейчас приведу с почти стенографической точностью.

Сперва разговор велся на отвлеченные темы, мы неторопливо беседовали о том о сем. Потом Бернес произнес фразу, которая походила на размышления вслух. Он сказал:

— Ты знаешь, все-таки у каждой песни своя судьба. Иная песня раз прозвучит и остается в памяти надолго, а то и навсегда. Другую песню слышишь десятки раз, и никак ее не удается запомнить…

— Правильно, — сказал я и подумал, что разговор затеян неспроста.

— Многое, конечно, зависит от качества песни, — продолжал Бернес, — хорошую песню помнишь, плохую забываешь…

— Правильно, — согласился я, окончательно убеждаясь, что разговор имеет вполне определенную и точную цель.

Бернес помолчал. Он выдержал паузу, как видно, желая убедиться, что я не заметил его тактического маневра.

— Ты понимаешь, — сказал он, — многое еще, конечно, зависит от того, кто первым исполняет песню, кто ее приносит зрителям и слушателям…

— Совершенно правильно, — сказал я. Уже поняв, куда клонит Марк, я притворился наивным. — Безусловно, имеет большое значение: хороший исполнитель или так себе…

Услышав это, Бернес прищурился и сухо сказал:

— Я говорю не о том, хороший голос у артиста или так себе. Дело совсем не в этом!..

— А в чем же дело?

— Дело в том, КТО поет песню. Что за человек данный киноперсонаж? Каков его, так сказать, моральный облик? Достоин ли он уважения и любви? Хочется ли этому человеку подражать и «делать с него жизнь»?.. Я надеюсь, ты понял, о чем я говорю?

Я понял Бернеса, но продолжал притворяться наивным, тем более что вывод из его размышлений был уже «на подходе».

— Я считаю, что будет правильно, если ты, как автор песни, пойдешь к Лукову и скажешь: «Леня, лучше, чтобы „Спят курганы темные“ спел в фильме не отрицательный герой, а герой положительный!»

Я пожал плечами.

— Ты пойми, — азартно продолжал Бернес, — дело отнюдь не в моем личном интересе. Я думаю о людях, которым эта песня придется по душе, которым она будет нужна. Не теряй время. Иди к Лукову. Иди!..

…Прошло много лет. Песню, о которой я говорю, после выхода фильма на экраны, спел по радио Марк Бернес. Он записал ее на пластинку и навсегда включил в свой репертуар, и, может быть, именно поэтому стала долгожительницей эта песня о том, как «вышел в степь донецкую парень молодой».

ЕВГЕНИЙ ДОЛМАТОВСКИЙ

Современник

Впервые я увидел его на экране — Костя Жигулев.

Этот юноша в солдатской папахе сыграл важную роль в жизни моей и моих сверстников. Придя из далекой эпохи Гражданской войны, он оказался нашим современником, оставаясь образом отдаленным и легендарным.

Удивлялись, восторгались: как это наш ровесник сумел столь достоверно изобразить юношу другой, предыдущей эпохи! Как он здорово понял Костю Жигулева.

О Бернесе я только слышал от общих знакомых.

В каждом поколении людей находятся — пусть и в заочном контакте друг с другом — люди, работающие в разных жанрах искусства. Вскоре нам пришлось столкнуться на совместной работе.

В 1939 году меня, молодого поэта, пригласили на Киевскую киностудию писать песню для снимающейся кинокартины «Истребители». Идея песни, обговоренная с режиссером заранее по телефону, — прощание со школой, вальс выпускного вечера. Итак, картина будет о летчиках, о наших кумирах^{38}. С одним из них я оказался в купе поезда, спешащего в Киев.

В те годы сложился определенный образ летчика — уже воевавшего человека из моего поколения, героя Испании и Монголии. Мы восторженно смотрели на таких героев, писали о них стихи. Это были двадцатипятилетние комбриги (то есть по-нынешнему генералы), русые, голубоглазые крепыши. Таким оказался и мой сосед по купе. Он, кстати, остановился в гостинице «Континенталь» — там же, где и я, — и на одном со мной этаже.

В Киеве, еще до встречи и знакомства с Марком Бернесом, я посмотрел на киностудии материал будущей картины.

Меня поразило сходство героя — курсанта, а затем летчика Кожухарова — с тем летчиком, с которым я познакомился в поезде. И не только с ним.