– Он привез нам много винтовок, – напомнил Пес своему другу детства, – на тот случай, если Синие куртки нападут на поселок. Я не хочу сидеть здесь, как кролик, затравленный собаками, и ждать, когда Синие куртки ударят по нашему поселку. – Его голос повысился: – Разве мы только что не одержали над ними великую победу? Они думали, что мы разбиты и им осталось лишь въехать верхом на нашу землю, окружить нас и убить, как покорных пятнистых буйволов с длинными рогами, но они недооценили нас. Они недооценили нас!
Лис знал, что пятнистые буйволы с длинными рогами были всего лишь коровами, которых агентства пытались навязать индейцам, как дополнительный источник мяса. Но скот был источником неприятного запаха, и индейцы считали, что и мясо их нечисто, и потому всячески избегали коров.
Лисом снова овладел приступ неловкости, когда он понял, что склонен колебаться между двумя мирами, – белых и индейцев, и по мере того, как насыщался атмосферой Большого типи, его неуверенность возрастала. Как бы хорошо они к нему сейчас ни относились, он не мог забыть, что всего несколько недель назад он охотился на этих самых людей с Седьмым Кавалерийским полком под командованием Джорджа Армстронга Кастера. Он был также и жителем Дидвуда, которых Безумному Коню хотелось уничтожить как бешеных шакалов.
Лис взглянул на свою обнаженную руку и сравнил ее с рукой Голодного Медведя. Его рука была рыжевато-коричневой от густого загара, рука же друга – густого цвета красного дерева. Двое мужчин отличались друг от друга так же, как буйвол и корова. Зачем притворяться, что дело обстоит иначе?
Говорил Пес. В уважительной атмосфере Большого типи воины соблюдали очередность, внимательно выслушивая мнения всех, прежде чем определить общее мнение племени.
– Мой друг, – обратился Пес к Безумному Коню, – ты должен понять, что тебе бессмысленно и дальше совершать набеги на Паха Сапа.
Синие куртки пристыжены нашей победой над Длинным Волосом и его людьми. Они ищут повода, чтобы ответить нам тем же. Если вы ударите по ним без всякой причины это даст им еще один предлог нарушить Ларамийский договор и открыто отобрать у нас Паха Сапа. Они скажут, что мы не заслуживаем права владеть столь ценной землей. Они скажут, что мы – дикари.
Тело Безумного Коня напряглось, и его черные глаза сверкнули. Нарушая этикет, он заговорил, когда Пес замолчал, чтобы перевести дух:
– Я не могу считаться с тем, что скажут белые и какие шутки они сыграют с нами! Когда я даю слово – я его выполняю, но белые и понятия не имеют о слове чести! Все их слова – ложь и обман! Ты хочешь, чтобы я стал думать так же, как они, даже если это означает, что я предаю все, что я считаю правильным?
Гнев и разочарование взяли верх над обычно достойной манерой Безумного Коня.
– Мне больше известно об обычаях белых, чем хотелось бы. Я изучал их, чтобы одержать над ними победу в битве. – Его голос снова стал спокойным: – Я не запятнаю наши обычаи мыслями об их обычаях. Я могу поступать только справедливо и делать то, что видел в настоящем мире.
– А как же безопасность народа здесь, в этом поселке? – настаивал Пес. Безумный Конь промолчал, а лицо Пса стало более грозным: – Ты уже не в глупом возрасте необузданного молодого воина! Ты должен думать о людях и не доставлять им лишних тревог – ведь ты принадлежишь им!
Потом говорили и другие, но их голоса стирались в голове Лиса. Он видел и знал, что и все остальные видели то же, что и он: Безумный Конь не свернет с намеченного им пути. Он будет до смерти сражаться за то, что считает правильным для народа лакота.
Мэдди разбудил оглушительный гром грозы. Капли дождя забарабанили по покрытию типи, и этот степенный, музыкальный звук неожиданно принес успокоение.
Угрожавшая весь вечер буря наконец разразилась. Мэд. ди решила сначала, что уже середина ночи, но потом вспомнила, что, решив просто немного отдохнуть, легла рано, не дождавшись Лиса. Но где же он?
Гром грянул снова, словно прокатившись по прерии, чтобы столкнуться с Бир Ваттом взрывом серебристого света. Дождь сильнее стучал по типи, капли пробивались сквозь завесу дыма и шипели, испаряясь в раскаленных угольках ночного костра.
Мэдди содрогнулась и натянула до подбородка буйволиное одеяло.
Она чувствовала себя сейчас более потерянной и одинокой, чем тогда, когда прокралась в повозку Лиса, когда он покидал Дидвуд. В детстве она боялась грозы, а детство, оказалось, было не так уж далеко.
«Моя мама не узнала бы меня, – печально думала она. – Да что мама… Я сама не узнаю себя!»
Наконец, под порывы дождя, траурный вой ветра, с нетерпеливо бьющимся сердцем Мэдди снова заснула.
Лис, наклонив голову, вошел в типи. С его волос и бороды стекали капли воды. Он был зачарован видом Мэдди, спящей под шкурой буйвола. Даже Безумный Конь заметил белую женщину с огненными волосами, приехавшую с Голубоглазым Лисом: он упомянул о ней, когда они остались одни после окончания совета. Имя, которым назвал ее Безумный Конь, было новым для Лиса. Он не мог с уверенностью утверждать, придумал ли его сам Великий воин или повторил его вслед за кем-то из жителей поселка.
Каков бы ни был источник, имя как нельзя более подходило Мэдди, особенно сейчас, когда она лежала с разметавшимися поверх меха волосами, обрамляющими ее изысканное лицо, в мерцающем свете красных угольков костра.
– Огненный Цветок, – прошептал Лис, нежно любуясь ею.
Сегодняшней ночью «Мадлен Эвери» казалась столь же отдаленным понятием, как и «Дэниэл Мэттьюз». Даже простое упоминание его имени бросило Лиса в жар. Он начал срывать свою мокрую одежду, борясь с болью, терзающей и отравляющей его жизнь.
Лис подошел к Мэдди, как утопающий к спасительному берегу. Его тело было влажным, озябшим, напряженным. Он скользнул под одеяло, притянул ее к себе и вдохнул запах полевых цветов, исходящий от ее роскошных огненных волос. На ней была надета одна из его рубашек, Лис сорвал ее и обнял Мэдди. Сначала Мэдди была напугана неистовостью его ласк, но вскоре страх прошел под действием ее ответного желания. Она обхватила руками его плечи и спину, но по сравнению с ним была настолько легкой, что казалась бестелесной. Одной рукой он ласкал ее грудь, а другой притянул к своему холодному телу. Мэдди сгорала от нетерпения, напрягшись для сближения с Лисом, грудь ее набухла, и каждая частичка тела была напряжена и полна страстного желания.
Рука Лиса пробежала по стройной фигуре Мэдди, словно выточенной из слоновой кости, бледной и сверкающей на фоне его загорелого тела. Она была гладкой и упругой, с розово-золотистыми волосками в низу живота и ярко-розовыми сосками. Правда, то там, то здесь были разбрызганы веснушки, но при сияющем свете казалось, что шея, щеки, грудь и бедра Мэдди усыпаны искрами огня. Лис подумал, что это самая великолепная женщина, которую он когда-либо видел.
«Огненный Цветок…» – В его голосе звучали каприз и глубокая страсть, и, прежде чем Мэдди смогла усомниться в его чувстве, он стал целовать ее, и она погрузилась в море чувственного удовольствия. С каждой секундой он становился все более жадным, и она встречала его поцелуи с такой же жадностью.
Мэдди не заметила, когда любовная игра с Лисом перешла опасную черту. Сначала некоторая грубость его прикосновений заставляла ее трепетать и давать выход своему, сдерживаемому ею пылу. Их прерывистое дыхание смешивалось с сильными порывами ветра и дождя. Мэдди покраснела, она почти вонзала ногти в спину Лиса, когда они целовались и ласкали друг друга, а их потребность в большем все возрастала. Рука Лиса запуталась в гриве ее мармеладных волос, и он держал их, обвив вокруг своего кулака. Мэдди не могла пошевелить головой, и она предприняла энергичную попытку освободиться. Именно тогда ее кольнула какая-то тревога. Чувствовалось, что Лис целует ее как-то… отстраненно, и его потребность в ней не созвучна с его желанием. Ее первый протест заглушили поцелуи его сильных губ. Она смутилась, но все еще была возбуждена, все еще хотела и любила его, хотя сознавала, что что-то изменилось.