Последние месяцы вышли для Сергея трудными. Он и раньше никогда не относился к жизни с легкостью, нравы в их большой рабочей семье были строгими, в ней не терпели бездельников и себялюбов. И Сергей вырос работящим, и для него естественным было сознание, что он не один живет на свете, что люди вокруг ничем не хуже его и что они нуждаются в его помощи и его любви. Потому он и умел тянуть воз, как бы этот воз ни нагрузили. Так было и на работе, и в семье, и на футбольном поле. И получалось естественно и просто, что именно он становился старшим и в бригаде и в команде. А начальство районного Сельхозстроя знало, что этот крепкий светловолосый бригадир, серьезный не по годам, исполнит любое дело безотказно и наилучшим образом. Девчонкам он нравился, хотя и был к ним холоден, — инстинктивно они чувствовали в нем человека, на которого в жизни можно положиться. Они и считали его положительным и самостоятельным. Но прежде жизнь его складывалась благополучной и ровной, крутых поворотов в ней не было. Все шло само собой. Как вода в школьном учебнике переливалась без затей из одного бассейна в другой. И вдруг — несчастье с Верой. Тут и попал Сергей в непривычное для себя положение. А действовать надо было…

Родные — мать, сестра, старшие братья и в особенности отец, — зная и догадываясь о его связи с Верой, не осуждали его и не укоряли ничем, полагая, что Сергей не наделает глупостей. Лишь иногда мать говорила: «Ты смотри, рот-то не разевай. И не торопись. Ведь ты мирный, как теленок, а она девка бедовая». После того, как он рассказал о Вериной беде, между ними и матерью с сестрой возникло некое напряжение. Они смотрели на него вздыхая и с сочувствием, словно он хотел по дурости надеть хомут не по себе. Или собирался привести в дом, где ценились крепкие, здоровые руки, жену немощную, калелую. Жена эта и ему и всем была бы в тягость. Иногда мать, то ли оттого, что плохо знала Веру, то ли из-за материнской ревности к ней, ворчала обидно. Однажды, увидев Сергея у зеркала, она сказала сердито: «Ну беги, беги к своей! Она тебе шепнет, а ты уж и беги. Она тобой повертит. Стал тряпка тряпкой!» Сергей промолчал, стерпел. Он понимал — мать не изменишь, и нечего шуметь, пройдет время, она привыкнет к мысли о Вере и успокоится. А когда он женится на Вере, то мать станет жить с ней мирно и в ладу, и если пойдут внуки, будет нянчить их с усердием и любовью. Кого-кого, а мать он знал. Тряпкой он не был. Просто был совестливым и терпеливым. В столкновениях с матерью или с Верой он ощущал себя не на равных с ними. «Зачем мне тебя обижать, — говорил он Вере, смеясь, — мы же с тобой в разных весовых категориях». Мать была женщиной немолодой и хворой. Вера понатерпелась и понервничала в последние месяцы, а он считал себя здоровым и удачливым и жалел их. Перед Верой он чувствовал себя и виноватым, — будь он рядом с ней, разве случилась бы с ней беда? И не по-мужски было бы не уступать им, Сергей не знал, что он еще услышит от матери и от родных, не знал, какие слова ему еще придется терпеть, он знал одно — без Веры жить он не может. Все пока благополучно кончалось в его жизни. И теперь он надеялся, что все обойдется. Устроится как-нибудь и само собой. И Верино несчастье забудется. И утихнут, умрут, как звуки в приемнике с севшими батареями, никольские пересуды.

Этими мыслями он успокаивал себя и раньше. Как-нибудь и само собой все образуется и повернет к лучшему. И не стоит нервничать. И сейчас, сидя с Верой на скамейке, он уговаривал себя не раздражаться. Может быть, жизнь в Вознесенском и не окажется страшной. По расписанию автобусы уходят отсюда через каждые пятнадцать минут. И ладно. Теперь он уже вспоминал Верины слова и находил, что и в Вознесенском есть свои прелести. Вера не просчитается. И сам он вырос в хозяйственной семье, однако понимал, что Вера практичнее его и толковее смыслит в мелочах. Он находил теперь, что возможность прирабатывать в Садах на «Жигули» славная и пренебрегать ею не следует. Он уже хотел было сказать Вере: «Можно и переехать, если хочешь», — но что-то его удержало. Успокоить он себя успокоил, но настроение у него все равно оставалось поганое. Да, думал он, тот счастливый день, когда они с Верой, стосковавшись друг по другу, бродили по городу, может быть, и не повторится никогда, а если и будет в их с Верой жизни хорошее, то не меньше им выпадет и скучного и плохого, вроде сегодняшнего путешествия. Ему представились будущие недоразумения, обиды, шумные разговоры, какие случались у его отца с матерью. Зачем это ему? Не слишком ли рано все это для него начинается? Может, взять все и прекратить?.. От этой мысли он сам себе стал неприятен. И Вера стала ему неприятна.

— Ну, мне нужно идти, — холодно сказала Вера.

— Пошли, — встал Сергей.

Шли молча, Вера ждала от Сергея хоть каких-нибудь слов, а он ничего не говорил: «Не будь того проклятого дня, — с горечью думала Вера, — и нынешнего бы дурного дня не было. И ведь бежать-то из Никольского собираюсь я, а не они. Вот ведь как получается…»

У ворот больницы остановились. Постояли, не глядя друг на друга. Потом Сергей вспомнил зачем-то:

— Знаешь, а ведь это Нина мне сказала, в какой день твоей матери будут делать операцию. Нашла меня и сказала…

— У тебя что-нибудь было с ней?

— Ничего не было. Так, симпатия… Она ведь хорошая девушка…

— Еще бы не хорошая…

Сергею стало жалко Веру, ему захотелось напоследок успокоить ее, найти слова примирения и пошутить хотя бы, а он взял и сказал:

— А почему Вознесенское? Может, куда подальше уехать? Ведь никольские бабы ездят и сюда.

— Это мое дело, — сказала Вера резко.

— Ну, смотри, — сказал Сергей и ткнул ногой камешек.

Они даже руки не подали друг другу на прощанье. Разошлись — и все. В воротах Вера не выдержала и обернулась, увидела, как Сергей, понурый, скучный, бредет под липами, гонит как бы нехотя камешек по рыжей тропинке. «А ведь и вправду, — с тоской подумала Вера, — сейчас он мне совсем чужой. Вдруг на самом деле он уйдет так, и я его никогда не увижу больше и в жизни моей от этого ничего не изменится?»