Вера кивнула.

— Я хотел бы спросить вас, — сказал Виктор Сергеевич, — а какое бы вы приняли решение, если бы оказались сейчас на моем месте?

— Я не знаю, — растерялась Вера.

— Ну хорошо. А если бы не на моем, а на своем, но вам бы сказали: «Вот, Вера, решайте, как с ними быть. Хотите — казните, хотите — наказывайте, хотите — как хотите, но постарайтесь быть справедливой…» Что бы вы решили?

— Не знаю…

— Подумайте. Это важно и для меня и для вас.

— Ведь надо их как-то наказать-то…

— Сами вы, своей рукой, их наказали бы?

— Раньше наказала бы, а теперь мне на них наплевать…

— Желание отомстить в вас еще осталось?

— Не знаю… Пусть они живут, как хотят.

— Ну, а вот если бы все это случилось не с вами, а с кем-то другим в Никольском, как бы вы со стороны поглядели на все? Не показалось бы вам, что дело теперь можно окончить миром, что слезы их матерей…

— А мои-то слезы! — не выдержала Вера.

— Я говорю, если бы все это произошло не с вами…

— Не знаю, — сказала Вера. — Я не судья.

— Стало быть, вы желаете, чтобы всю ответственность за решение судьбы парней взял на себя суд.

— Так положено…

— Да, так положено. Но ведь и вы должны чувствовать ответственность за случившееся… Как вы думаете, ничто не станет мучить вашу совесть, когда парней осудят? Ни о чем вы не пожалеете вдруг?

— Не знаю…

— Не знаете… А вот сейчас, понимая, что парни чувствуют свой позор и казнят себя, простить их вы не можете?

— Как простить? Выйти при народе и сказать, что я их прощаю?

— Нет, если вы спокойно, без злобы и обиды, без неудовлетворенного чувства мести поймете, что в суде над парнями нет нужды, это и будет ваше прощение. То есть суд нужен, но в нашем с вами к ним отношении.

— Ладно, пусть суда не будет, — сказала Вера.

— Вы искренне это говорите? Подумав?

— Да.

— Ну что же, спасибо… Я полагаю, что и вам будет легче оттого, что вы снимете со своей души этакую ношу… Вы согласны со мной?

Вера опять кивнула. Кивнула невольно, а не потому, что хотела согласиться с Виктором Сергеевичем. Обстановка делового кабинета, как и всегда, действовала на нее странным образом. Вроде бы она ничего не должна была Виктору Сергеевичу, ни в чем не была перед ним обязанной, а вот чувствовала себя в долгу и обязанной. Слушая его, в особенности когда он говорил: «На основании статьи такой-то… На основании статьи такой-то, предусматривающей…», Вера ощущала мелкость, несуразность своих желаний и претензий перед чем-то большим и незыблемым, что представлял Виктор Сергеевич. Это большое было мудрым, заранее во всем правым, и Вера считала теперь, что она должна правоту Виктора Сергеевича, а стало быть, и правоту того большого, что стояло за ним, принимать безоговорочно. Кроме всего прочего, как это случалось с ней и на неудачных экзаменах, мысли Веры были сейчас сбивчивы и несамостоятельны, они словно были направлены разговором в какой-то узкий коридор, из которого никак не могли выбраться. «О чем он это? — думала Вера. — Кончал бы скорей!» Она сидела и говорила: «Да… да…», — кивала, улыбалась шуткам следователя, слова Виктора Сергеевича опять как бы обволакивали и укачивали ее. Она и заявление, в конце концов, написала, что не имеет к парням претензий и не желает суда над ними, хотя Виктор Сергеевич о нем не просил.

Помолчав, Виктор Сергеевич сказал, что будь он на месте Веры, он, наверное, все же уехал бы из Никольского. Ну, не сейчас, а после окончания училища. Конечно, это хлопотно — продавать дом, переезжать, — но, может быть, хлопоты стоят того? И мать, и сестер, устроившись на новом месте, куда распределят, имеет смысл взять к себе. Ведь люди в Никольском всякие, кто с разумом, а кто и без понимания, с предрассудками, да еще, глядишь, и со злой памятью. Мало ли как эта память себя проявит. Понятно, что все зависит от характера, вполне возможно, что ее, Веру, и не ранят чьи-то несправедливые и недобрые слова, но он, Виктор Сергеевич, определенно бы уехал. Вера и тут кивнула. Виктор Сергеевич пожал ей руку на прощанье и попросил, чтобы в случае нужды или недоразумений она тотчас же шла к нему. «Надеюсь, вы все поняли правильно?» — «Да конечно», — с поспешностью сказала Вера.

«Фу ты!» — выдохнула Вера на улице. Теперь ей стало казаться, что она легко отделалась. Не заметил Виктор Сергеевич лужи от зонтика и ни словом, ни взглядом не сконфузил ее. Не сказал ничего дурного о Сергее и об их с ним отношениях. А главное — обошлось без штрафа. Но потом, уже по дороге к вокзалу, Вера, вспоминая все, что говорил следователь, и все, что отвечала ему она, стала понемногу возмущаться и им, и собой. «Нет, как же так, что же это, он ведь и оскорбил меня! — негодовала Вера. — А я, дура, терпела!» Она отвечала теперь мысленно Виктору Сергеевичу, горячо и веско, разбивала в пух и прах его объяснения и доводы. Решение прекратить дело казалось ей несправедливым и обидным. «Нет, я этого так не оставлю! Я сейчас пойду! Еще и уезжать советовал, пусть сам и уезжает!.. И бумажку эту нужно разорвать… Как же так — отменить суд!..» Но тут она остановилась: «Господи, да что это я?..» Действительно — разгорячилась, размахалась кулаками после драки, зачем? Ведь и позавчера, и вчера, и сегодня утром сама желала, чтобы дело прекратилось, а теперь бушует. Вера остыла, успокоилась, решила, что все к лучшему, простила их и ладно, может быть, матери на самом деле повезет оттого, что она их простила…

Виктор Сергеевич был доволен тем, что Навашина наконец поняла его, но считал, что сам он мог бы сегодня найти для нее слова и получше.

Долго он готовился к этой беседе, а говорил плохо, вяло, нудно, вначале смущался. Она сбивала, подумал Виктор Сергеевич, явилась разодетая, накрашенная, красивая, как никогда прежде, неизвестно зачем кокетничала и сбивала его. «Да нет, это чепуха, — тут же сказал он себе, стараясь быть справедливым. — Даже если бы и кокетничала, ну и что? Мне надо было говорить проще, толковее. Поняла ли она все как следует?..»