Я сказал, что мама хочет, чтобы я сначала окончил инженерное училище, получил диплом, а потом уже занимался чем хочу. Могу хоть дальше пойти учиться, хоть на литературный факультет или в театральное училище.

— Разумный совет, — одобрил Владимир Михайлович.

Но мне показалось, что он при этом чуть-чуть улыбнулся, может быть, только показалось.

— А вы читали Гончарова «Обыкновенную историю»? — неожиданно спросил он.

— Читал, — ответил я. — Читал и боюсь, что и из меня в конце концов тоже ничего не получится.

— Ну из Александра-то получился, получился настоящий человек. — Владимир Михайлович как-то особенно подчеркнул это «настоящий».

— Что же, по-вашему, быть таким, как Александр Адуев или как его дядюшка, значит быть настоящим человеком? — спросил я.

— Это значит всегда быть сытым. А что такое настоящий человек, дорогой мой Юрочка, уж это каждый по-своему понимает.

— Я хочу быть не только сытым, — с обидой ответил я.

— Не только? — чуть-чуть улыбнувшись, переспросил Владимир Михайлович. — А вот быть учителем — это значит не «не только», а гораздо меньше, именно: «не всегда». Вот подумайте, взвесьте, а потом уж и решайте: сможете ли вы ради любимого дела отказаться от разных материальных благ, тех самых, к которым вы уже привыкли? А в общем, идите-ка вы лучше в инженерное… — неожиданно закончил он уже как-то совсем не так душевно, как говорил несколько минут назад. — Будете инженером, обеспеченным человеком. А захотите заниматься литературой — кто ж вам помешает? Понимаете: литературой, как десертом после сытного обеда…

Мы дошли до перекрестка, простились, и я пошел в свою сторону, с грустью думая о том, что Владимир Михайлович, конечно, не верит, что я способен ради любимого дела на жертву. «А и вправду, способен ли я?» — вдруг мелькнула тревожная мысль.

Я спросил Сережу, куда он пойдет учиться, когда кончит школу.

Сережа удивленно взглянул на меня:

— Конечно, на медицинский, куда же еще? Отец ведь врач.

— И ты тоже мечтаешь стать врачом?

— Ну при чем тут «мечтаешь»? — усмехнулся Сережа. — Мечтать можно о том, чтобы выиграть его тысяч, а тут не в мечтах дело, а в жизни. Куда же еще идти? Математику я терпеть не могу да и неспособен к ней, инженера из меня не выйдет.

— А быть ну хотя бы учителем?

— Учителем? — изумился Сережа. — Да ты что, спятил, что ли? Учителем! Всю жизнь не жравши сидеть да таких же олухов, как мы с тобой, обучать. Да чтобы они же еще над тобой издевались! — Он в недоумении пожал плечами. — Уж лучше тогда в офицеры: и форма, и паек, и дел никаких.

Я хотел было возразить ему, сказать о призвании, но передумал — еще на смех поднимет, опять, мол, «пупочкой-мумочкой» стал.

А может, Сережа и прав, думал я, когда он ушел на свидание с Тоней. Вот он, окончив университет, будет врачом-хирургом, непременно хирургом, ведь Сережа такой спокойный, решительный. Они с Тоней поженятся, у них будут дети, будут жить всей семьей, как мы теперь. Сережа станет лечить больных, а в свободное время ездить на рыбалку, на охоту. Может, даже в Черни останется. Михалыч тогда уже старенький будет и больницу, и все свои знания — все ему передаст. Разве это плохо? Мне стало очень не по себе. Ну, а я, что я буду делать со своим призванием? К чему оно у меня? Поработал немного с Ольгой Владимировной — решил стать актером; теперь послушал, как здорово Владимир Михайлович про Гоголя, про Тургенева рассказывает, — захотел быть учителем. А может, завтра еще кем-нибудь сделаться захочу? Да и к чему у меня способности к сцене, к литературе? Может, ровно ни к чему и нет. Из-за чего же тогда огород городить!

Наверное, мама права: нужно сначала верное, определенное место в жизни себе заработать, а потом уже пробовать свои способности, свои силы.

«А вы читали «Обыкновенную историю» Гончарова?» — вдруг вспомнился мне вопрос Владимира Михайловича и его чуть заметная усмешка при этом.

«Ничего из меня не выйдет, — с горечью подумал я, — и инженера тоже не выйдет, потому что я не люблю, ненавижу инженерное дело. Как же можно работать, когда само дело тебе ненавистно?»

Я чувствовал, что в своих исканиях я все больше и больше запутываюсь и захожу в тупик.

В этом тяжелом душевном состоянии я невольно присматривался к другим ребятам, моим товарищам. Я надеялся на их примере найти разрешение мучавшего меня вопроса «кем быть?»

«А они кем хотят, кем они будут?» — постоянно задавал я себе один и тот же вопрос.

Из моих друзей многие этот вопрос уже решили. Толя Латин отказался от прежнего решения стать художником, заявил, что непременно будет инженером. По какой специальности — это не так уж важно, но только инженером, обязательно. То же самое решил и Юра Белокуров. Он тоже учился в нашей группе. Про Леву Пяткина и говорить было нечего: он с самого первого дня нашего знакомства сказал, что будет врачом-терапевтом. Как сказал, так на том и остановился.

Знакомые девушки из нашей группы, кажется, не собирались дальше идти учиться, по крайней мере, ни Катя, ни Клава никогда об этом не заговаривали: Зато Соня объявила, что она непременно поедет в Москву на медицинский факультет. Правда, об этом я узнал не от нее. Соня училась на группу старше меня, и даже не в нашей, а во второй смене. Я с ней теперь почти никогда не встречался.

Конечно, больше всего меня интересовали ребята, которые учились со мной в одной группе. Из моих новых товарищей, приехавших вместе с учителями, особенно мне нравился один — Леня Кожин. Нравился он мне своим приветливым, сразу располагающим к себе видом и своим, даже, пожалуй, не по летам уравновешенным, спокойным характером. Учился он очень хорошо и как-то тоже совсем не по-школьному, а, скорее, по-взрослому, вот уж именно не за страх, а за совесть. Особенно хорошо знал он математику и, когда его вызывали к доске, отвечал не волнуясь, будто беседовал с учителем, как равный с равным.

«Кем же Леня собирается быть в дальнейшем?» — интересовался я.

Как-то раз уже весной после уроков я вышел на школьный двор.

— Юра, иди сюда на скамеечке погреться, — окликнул меня Леня.

Мы сели и разговорились.

— Что у тебя за книжка? — спросил я.

— Алгебра, подчитываю понемножку, — ответил Леня.

— К будущим экзаменам готовишься?

Он утвердительно кивнул головой.

— А куда думаешь? В техническое какое-нибудь?

Леня улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Нет, техника меня что-то не тянет.

— А куда же? — сразу заинтересовался я.

— Сам не знаю. Хочу в Лесной попробовать, чтобы к лесу, к деревьям поближе, — пояснил он. — Я до города, до всякой суеты небольшой охотник.

— И я тоже! — с радостью ответил я.

— Вот и хорошо, — одобрил Леня, — значит, вместе поступать будем. В лесу жить куда лучше, чем в городе, — один воздух чего стоит! А красота какая!

В этот раз мы проговорили с Леней до самого вечера.

— Ну, пора домой, — наконец сказал Леня, вставая, — а то мне еще к завтрему обед себе нужно сварить.

— Ты разве сам себе варишь? — удивился я.

— А кто же мне будет делать? — в свою очередь, удивился Леня. — Я, брат, ведь не дома, а на квартире живу, за мной некому здесь ухаживать.

И эта маленькая бытовая черточка, что Лепя не только отлично учится, но сам дома и хозяйничает, еще больше укрепила мою симпатию к новому товарищу.

Придя домой, я поспешил разыскать маму и с радостью сообщил ей, что наконец-то решил, кем быть.

— Ну, и кем же ты решил? — не без тревоги спросила мама.

— Лесничим! — радостно ответил я.

И опять мама не выразила никакого восторга.

— Лесничим? — с изумлением протянула она. — Но почему же именно лесничим? Ведь совсем еще недавно ты собирался быть артистом, потом учителем. А теперь вдруг лесничим.

Я постарался как можно обстоятельнее объяснить маме все мотивы, которые привели меня к этому решению. Вернее, добросовестно повторил все, что говорил Леня, и насчет лесного воздуха, и насчет душевного спокойствия…