На этом мы закончили наше первое организационное собрание. Заседание творческой комиссии по «живым картинам» мы решили устроить завтра же в школе. А пока что за ночь каждый из нас должен был что-нибудь придумать для завтрашнего обсуждения. Из школы вышли все вместе, оживленно переговариваясь. Во дворе простились до следующего утра. Все ребята пошли по домам, а я остался искать Сережу. Обошел вокруг школы, заглянул в школьный сад — нигде не видать. «Да, может, он уже дома», — решил я и тоже отправился домой.

После целого дня, проведенного в компании ребят — сначала в лесу на заготовке дров, потом в школе на собрании, — после всей этой шумихи и сутолоки я с удовольствием шел один по тихой и темной улице. Вечер был немножко прохладный и по-осеннему душистый. В воздухе крепко пахло поспевшими яблоками и начавшей вянуть листвой. Было совсем тихо. В бурьяне по обочинам дороги уже не стрекотали кузнечики, только изредка шуршала падавшая на дорожку листва.

«Вот и осень настала, — подумал я, — и какая веселая! Как хорошо, что я не уехал в Москву, а остался дома. Будем устраивать вечера, будем с Колей и с Мишей ходить на охоту. Наверное, Сережа к нам тоже присоединится. Он ведь и ружье привез. Ах, как все хорошо!»

Когда я пришел домой, Сережи дома не оказалось. Мама беспокоилась, куда же мы оба запропастились, а тут уже совсем рассердилась:

— Это не школа и не ученье, а бог знает что такое! — раздраженно говорила она. — Если и дальше так дело пойдет, обязательно поговорю с Елизаветой Александровной, пусть она вас учит.

Я видел, что мама сердится, и не стал спорить.

Вскоре пришел Сережа.

— А я тебя по всей школе искал, — с самым невинным видом сказал он, — куда же ты запропастился?

«Вот куда ты запропастился?» — подумал я, но, не желая выдавать товарища, ответил:

— А мы в учительской заседали, обсуждали план будущих занятий.

— Вон оно что… — кивнул Сережа. — Ну, в учительскую-то я и постеснялся заглянуть.

Мы поужинали и пошли спать. Раздеваясь, Сережа подмигнул мне:

— Ну, и какие же вы занятия наметили на ближайшие дни: историю или географию?..

— А вот где ты-то меня искал? — в свою очередь, поинтересовался я. — Всю школу обегал, и двор, и сад — нигде тебя не нашел.

— Ищи ветра в поле, — тряхнул головой Сережа, — где был, там меня уже нет.

— Давай хоть на следующий раз условимся, где друг друга будем ждать, — сказал я, — а то мама спрашивает, куда ты девался, а я и не знаю, что ей отвечать.

— Это можно, — согласился Сережа, — наметим, так сказать, место и время для дружеских встреч. Что ж, я это вполне приветствую.

Мы разделись, легли в постели, но я не мог да и не хотел заснуть. Ведь самое главное нужно было придумать — живые картины.

Я стал перебирать в голове разные книги, которые читал. Некрасова «Коробейники»… Как лесник их убивает. Нет, для живой картины неинтересно. А «Мороз, Красный нос»? Вот это лучше. Поставить картину, как Мороз разговаривает с Дарьей и замораживает ее. Это здорово! Только сумеет ли Толя нарисовать зимний лес, чтобы все было и красиво, и торжественно, и страшно. Можно еще представить, как дед Мазай везет по разливу зайцев. Очень интересно! Да только опять дело за Толей. И крестьянские дети совсем неплохо. Нарядить кого-нибудь из ребят Некрасовым. Ружье у меня есть самое настоящее. Часы золотые попросим у Михалыча. И «Пиратка» самый настоящий есть — наш Джек. Михалыч, конечно, разрешит его на один вечер приспособить в качестве актера. Если я буду изображать Некрасова, он отлично будет меня слушаться и никому не разрешит трогать ружье или вообще что-нибудь из моих вещей. Все выйдет очень здорово.

Придумывая живые картины к будущему вечеру, я заснул только под утро, так что мама еле-еле меня добудилась.

«Пора идти в школу», — мрачно подумал я в полусне. Но тут же вспомнил — в какую школу! И в один миг вскочил с постели.

ИСКУССТВО — ВЕЛИКАЯ ВЕЩЬ

Когда мы пришли в училище, там царил такой же галдеж, как и в первый день. Все толкались в коридоре, в пустых классах, не зная, что делать, чем заняться.

Мне хотелось поскорей разыскать моих новых приятелей — членов творческой комиссии — и поделиться с ними тем, что я придумал ночью. Но я не успел этого сделать. Неожиданно зазвонил колокольчик — все шумной гурьбой повалили в класс.

Опять пришел к нам все тот же Николай Николаевич и сказал, что нас разделят на классы согласно тому, в каком мы до этого учились.

— Уууу! — как завывание ветра в трубе, пронеслось по комнате разочарованное гудение.

Значит, снова ученье, а мы-то думали, что опять поедем в лес заготовлять дрова или займемся еще чем-нибудь интересным.

В класс пришло еще двое учителей; нас стали расспрашивать, кто где учился. Когда очередь дошла до меня, я сказал, что выдержал весной экзамен в пятый класс реального училища. Учитель записал меня в соответствующий список. Сережа попал на класс старше.

Когда всех нас разделили, нам предложили разойтись по разным классам. Нам досталась чудесная комната — просторная, светлая, окна выходили на школьный двор, весь зеленый, поросший травою.

Мы шумно и весело расселись по партам. На каждой парте два человека. Со мной рядом сел мой новый приятель — член творческой комиссии — Лева.

Я тут же собрался рассказать ему, какие картины я придумал ночью, но Лева не захотел слушать.

— О картинах потом поговорим, — деловито ответил он, — а сейчас давай послушаем, что нам учитель расскажет.

Такой ответ меня сразу расхолодил. «Ну и сосед мне попался», — недовольно подумал я, но ничего не возразил.

В это время дверь в класс отворилась, и вошел учитель. Мы встали с места, поздоровались. Учитель был молодой и немножко странноватый на вид, с длинными, до плеч, волосами и не в форменном сюртуке, а в какой-то широкой блузе без пояса.

— Верно, регент, петь обучать будет, — шепнул мне Лева.

В руках у учителя была огромная папка — конечно, ноты. Он положил ее на стол и обратился к нам:

— Ну, давайте познакомимся. Зовут меня Николай Дмитриевич.

— Еще один Николай, — шепнул я Леве, — верно, все учителя у них Николаи.

— Я буду учить вас рисованию, — продолжал учитель. — Многие из вас, может быть, считают рисование не очень важным предметом, не то что, например, русский или математика… и совершенно неверно так думают. Рисование — один из самых необходимых предметов, и не только для тех, кто хочет в дальнейшем сделаться художником, вовсе нет. Рисовать должен и инженер, и естествоиспытатель, и географ… Вот вы отправились путешествовать, нашли какое-нибудь интересное растение или насекомое и захотели его срисовать. А для этого необходимо уметь владеть карандашом и красками. Или вы должны построить дом. Прежде вы его изобразите на бумаге, да не только начертите план. Архитектор должен именно нарисовать его, чтобы ясно представить, как он будет выглядеть в натуре среди других домов. Или вы, например, историк, археолог, занимаетесь раскопками курганов. И вот вы нашли какой-то резной предмет, какое-нибудь украшение древнего человека или что-нибудь из посуды — кувшин, вазу, чашу… Я там не знаю что, но что-то очень редкое и интересное. Обязательно надо это срисовать.

— Да лучше сфотографировать, — сказал кто-то.

— О нет, нет, нет, — замахал руками Николай Дмитриевич, — фотография — совсем не то. На фотографии никогда вы не получите того, что в рисунке. Цвет, окраска предмета. А все детали? В рисунке вы можете то, что вам важнее и интереснее, как-то усилить, выделить, подчеркнуть какую-то мелочь, деталь. Рисунок живой, а фотография мертвая. Фотография — это внешняя серая оболочка предмета, а рисунок — его сущность, его душа.

Объясняя разницу между фотографией и рисунком, Николай Дмитриевич вошел в такой азарт, что выскочил из-за своего учительского стола и забегал по классу, смешно махая руками, будто он хотел поймать кого-то невидимого, летавшего возле него.