Мы переходили с одной полосы посевов на другую. Я шел рядом с Михалычем и в тайне души очень жалел, что не успел выстрелить в русака. Вот бы мама и тетка Дарья обрадовались, что я принес такую огромную добычу! Это не чета тем «воробьям», которых Михалыч всегда приносит с охоты. Ну, а что не в срок застрелил, конечно, нехорошо, но ведь сгоряча я мог и не сообразить. Во всяком случае, дома на это внимания никто бы не обратил. А дичь отличная!

Конечно, о своих сожалениях Михалычу я ничего не сказал. Удивлялся только одному, как он сам-то удержался от соблазна и не выстрелил.

Юра, Юра, опять ищет, потянул, стоит! — услышал я голос Михалыча.

И верно: Джек снова замер на стойке. Может, опять русак, как же тогда быть — стрелять или нет? Так и не решив этот вопрос, я вместе с Михалычем подошел к стоявшей на стойке собаке.

— Вперед!

Джек двинулся, и из-под него — фррррр! — взлетела серая птица, какая-то вся округлая, будто тоже оживший комочек земли.

Выстрел — и птица ткнулась в овес.

— Подай, подай сюда! — весело скомандовал Михалыч.

Джек карьером пустился к тому месту, куда упала дичь, и через секунду уже не спеша вернулся к нам, держа в зубах убитого перепела.

— Одна дичина есть, — сказал Михалыч, — не пустые домой приедем. А что же ты не стрелял? — спросил он меня.

— Да я даже прицелиться в него не успел.

— Э, брат, это тебе не в сидячую стрелять, тут быстрота нужна. Вскинул ружье — и пали.

Мы пошли дальше. Джек нашел еще одного перепела. Михалыч в него промахнулся, а я опять не успел. Перепел улетел недалеко: мы видели, куда он опустился.

— Вот что, — сказал Михалыч, — пойдем к нему. Я стрелять не буду, стреляй ты один.

— Не надо, я не попаду, улетит! — взмолился я.

— Ничего, нужно привыкать.

Мы подошли к замеченному месту. Еще не доходя шагов десяти, Джек потянул носом и припал к земле.

— Какое чутье отличное, — сказал Михалыч, — сразу учуял.

Джек стал на стойку.

— Подходи, стреляй! — приказал Михалыч.

Дрожа как в лихорадке, я подошел к собаке, скомандовал:

— Вперед, вперед!

Джек и ухом не повел. Стоял все так же недвижимо.

Подошел Михалыч, повторил мою команду:

— Вперед, вперед, Джекуля!

Но перепел не стал дожидаться Джека. С характерным звуком крыльев — фрррр! — он взлетел.

«Только бы успеть», — мелькнула мысль, и я, не целясь, вскинул ружье и выстрелил. В плечо сильно отдало. Выстрел получился какой-то раскатисто долгий.

— Молодец! — крикнул Михалыч.

Не помня себя я бросился на перегонки с Джеком к упавшему перепелу. Но Джек все же опередил меня, схватил дичь и понес ее Михалычу. Я обернулся, чтобы бежать за ним, и увидел, что Михалыч торопливо перезаряжает ружье.

— Вы тоже стреляли? — упавшим голосом спросил я.

— Но я промахнулся, — ответил Михалыч. — Ты один в него попал.

Кто попал, я, конечно, не знал, но спорить с Михалычем почему-то не хотелось, и я положил убитую птицу к себе в сумку.

— Ну теперь оба «с полем», — весело сказал Михалыч и протянул мне руку.

Мы обменялись дружеским рукопожатием. Все было отлично, только зря я увидел, что Михалыч тоже стрелял.

«А может, и правда, что я в него первый попал. Михалыч просто не удержался и следом выстрелил», — подумал я и с удовольствием потрогал теплый комочек перьев, который болтался у меня на боку в сетчатой сумке.

Переходя с одной полосы посевов на другую, мы нашли еще пять перепелов. Из них Михалыч застрелил двух, а по трем промахнулся. Я не попал больше ни в одного, но зато успел выстрелить почти в каждого, а в одного даже два раза — из обоих стволов. Это обстоятельство Михалыч особенно отметил, сказав, что я сделал дуплет. Мы обошли полями большой полукруг и подходили уже с другого конца к нашей мельнице. Неподалеку от нее мы спустились в овражек, густо заросший бурьяном. Джек снова заискал.

— Юра, готовься.

Я снял ружье. Но Джек не стал на стойку, он, наоборот, заметался, будто стараясь поймать кого-то в высокой траве, даже сделал прыжок. И прямо из-под его лап из бурьяна взлетела какая-то рыжая птица побольше перепела. Сразу мне показалось, что это домашний цыпленок.

Как-то неумело махая крыльями, птица медленно полетела над бурьяном, вот-вот сядет.

— Стреляй! — крикнул Михалыч.

Я выстрелил. Птица упала.

— Браво! — крикнул Михалыч. — Вот это уж твой, твой без всякой помощи.

— А кто это? Разве не цыпленок?

— Какой там цыпленок, — рассмеялся Михалыч, беря изо рта Джека принесенную птицу. — На, держи, это коростель.

Я схватил дичь и тут же быстро обернулся к Михалычу проверить, не перезаряжает ли он ружье. Может, опять вместе стреляли. Но Михалыч держал ружье в руках, и оба курка были взведены.

Михалыч понял меня без слов. Он рассмеялся, раскрыл ружье и показал, что оба патрона целы.

— Нет, это уже твой.

Вот теперь я почувствовал настоящую радость, радость и гордость от сознания, что я в первый раз в жизни застрелил птицу влет.

— А ты заметил, как Джек его сработал? — оживленно говорил Михалыч, когда мы выбрались на другую сторону овражка. — Совсем не так, как он работал по перепелу. Умница собака, прямо клад.

— А почему не так, как по перепелу?

— Да ты видел, как перепел себя ведет, когда собака к нему подкрадывается?

— Видел — затаивается. Прижмется и сидит, — ответил я.

— Верно. А этот разбойник, — и Михалыч указал на лежавшего в моей сетке коростеля, — этот разбойник никогда не таится. Он в траве прямо как мышь бегает. Опытная собака стойки по нем и делать не будет: она старается сразу же его на крыло поднять. Заметил, как Джек на него прыгнул? Совсем как кошка. Иначе его из травы и не выгонишь — обязательно убежит, запутает собаку в своих следах, а сам и удерет. Только не каждый пес ему это позволит. — .И Михалыч с любовью и гордостью взглянул на Джека. — Замечательная собака! — добавил он.

Мы пришли на мельницу, попросили запрячь лошадку и покатили домой.

Ну, а что было дома, как обрадовалась мама моему коростелю, — об этом и не расскажешь!

И Михалычевы перепела, и мой коростель, когда их ощипали, были не очень велики, но ни мама, ни тетка Дарья ни разу не назвали их «воробьями». Их потомили в кастрюле, и мама съела целиком моего коростеля.

— Это тоже королевская дичь? — спросила она Михалыча.

— Нет, — ответил он. — Это выше королевской.

— Какая же? — даже просияла мама.

— Это первая дичь, убитая влет юным охотником, — пояснил Михалыч. — Ценнее этой дичи нет и быть не может.

Михалыч был прав: за всю свою долгую охотничью жизнь ни одному своему трофею я так не радовался, как этому первому убитому мною влет коростелю.

ВЕСТИ ИЗ ДЕРЕВЕНЬ

Жизнь в нашем городке, как я уже говорил, текла все по-старому, будто в России ничего и не произошло, никакой революции. Каждое утро купцы снимали с дверей своих лавок огромные заржавевшие замки и начинали торговлю. По-прежнему служащие спешили в разные учреждения на работу, правда, большинство из этих учреждений называлось как-то по-новому, но суть дела от этого не менялась. Так проходила неделя. В воскресный день обитатели городка, конечно, за исключением рыболовов и охотников, старались подольше поспать, а потом, всласть побаловавшись чайком, выходили посидеть на лавочке у ворот, грызли семечки и переговаривались через улицу с соседями. Жизнь текла в городе мирная, неторопливая, такая же, как десять, двадцать, пятьдесят да, пожалуй, и сто лет назад.

Зато в окрестных деревнях вообще во всем уезде дело обстояло совсем иначе. Об этом мы узнавали, конечно, не из газет, а из разговоров мужичков и баб, приезжавших в город на базар или так, по своим делам. Об этом говорили повсюду — и в сапожном заведении старого Ходака, и в трактире Серебреникова, и в больнице у Михалыча. Даже крестьянки-старухи, приходившие полечиться не к Михалычу, а к «самой докторше», рассказывали маме о том, что происходит в деревне.