Изменить стиль страницы

Однако компонент свет очень часто варьируется в морфологическом и словообразовательном отношении:

По мостиночке с утра стану похаживать,
Я на светушков – на братьицов поглядывать
(Барсов, с. 43);
Разрядят да светы – братцы богоданыи
(Барсов, с. 43);
Светов братьицов я не одобряю
(Барсов, с. 43);
У кормильца света – батюшка
(Барсов, с. 51).

Аналогично и приложение может не соответствовать определяемому существительному в падеже:

Я проглупала родитель свою матушку
(Барсов, с. 62);
Как приду я нонь, горюшиця,
Ко родитель – своей матушке!
(Барсов, с. 52)

Факультативность изменения первого компонента приводит к парадоксальным случаям, когда однотипные конструкции в пределах одного и того же контекста принципиально различны: по критерию литературного языка, в первом случае это слово, во втором – сочетание слов. Например:

Как я буду величать свёкр-батюшка,
Как я буду называть свёкру-матушку
(РФЛ, № 66).

Думается, что решение вопроса о границах фольклорного слова возможно только при том условии, что мы откажемся от привычных нам критериев литературного языка и взглянем на фольклорный текст как явление особого рода. Вспомним классика языкознания: «В самом деле, что такое «слово»? Мне думается, что в разных языках это будет по-разному. Из этого собственно следует, что понятия «слово вообще» не существует» [Щерба 1958: 9]. Этот тезис необходимо иметь в виду в анализе такого специфичного явления, как народно-поэтическая речь, где почти каждое слово «запрограммировано» другим словом и всем текстом произведения в целом.

Строка народно-поэтического произведения пульсирует, сжимаясь и разжимаясь, гибко подчиняясь напеву или плясовому ритму. Это отражается на грамматической структуре стиха. Вот почему мы обнаруживаем две полярные тенденции. С одной стороны, разрывы слова при распеве (ср.: При-прикладиночка кленовая (Владимир, № 61)) и функционирование частей слова в качестве эквивалента полного слова. С другой стороны, слова сжимаются, прессуются в композиты, наличествующие только в фольклорных текстах. Именно здесь мы видим, как один и тот же комплекс то меняется, уподобляясь слову, то окостеневает и в силу этого сливается с последующим словом.

Фольклорное слово в стихотворном тексте становится своеобразной «поэтической морфемой», т. е. такой речевой единицей, которая равно может быть и отдельным словом, и частью окказионального композита. Только в песенной строке мы можем встретить окказионализмы, которые представляют собой усечённые имена существительные:

Еду я лесом – лес мой невесел,
Еду я полем – поль мой незелен
(Прибалтика, № 60);
Венок вила милому.
– Кому этот вен достанется?
Достался вен ровнюшке
(Пенза, № 87);
Куст черемухи стоит,
А под этой чермой
Солдат битый лежит
(Прибалтика, № 69).

Или слова, в равной степени относящиеся к существительным и к прилагательным:

Ты подуй-ка, подуй, Бурь-погодушка
(Пенза, № 92);
Во секрет слова говаривали
(Кир. II);
Милый бережком идёт,
Радость-песенки поёт
(Прибалтика, № 278).

Основной единицей стихотворно-песенного фольклора является строка, которая характеризуется музыкальной, просодической и синтаксической цельностью. Составляющей строки и является «поэтическая морфема» – аналог узуального слова. Думается, что именно это обстоятельство обусловило сохранность кратких прилагательных в атрибутивной функции. Совпадающие по структуре с изолированным корнем, они в равной степени воспринимаются и как автономные определения, и как часть специфического фольклорного композита. В исходной форме (им. – вин. пад. ед. ч. м. р.) они так похожи на морфемы, что в тех случаях, когда одно краткое прилагательное следует за другим, собиратель или редактор соединяют их дефисом: част-крупен дождик, сив-бур-шахматный, бел-горюч камень, сив-космат (Кир., т. 1, № 110, 244, 254, 362). Впрочем, соединяются дефисом и полные прилагательные: удалый-добрый (Кир., т. 1, № 138, 140).

Относительная самостоятельность таких «поэтических морфем» получается из-за ослабления связи между ними, возможной дистактности и перестановки. Например, частое в причитаниях, записанных Е. Барсовым, «слово» дайволюте-тко объясняется в сноске как результат перестановки внутри сочетания дайте-тко волю: «Дайволюте-тко народ да люди добрые» (Барсов, с. 64).

Композиты в фольклорном тексте

Диалектическое единство отдельности и связанности «поэтической морфемы» в устно-песенной строке первым уловил А.А. Потебня, обозначив его термином сближение. «В устной словесности, а отчасти в просторечии довольно часты не сложения (…) а сближения грамматически самостоятельных слов [Потебня 1968: 415]. Это сближение определяет уникальность композитов, их окказиональный характер, предельный динамизм каждого сложного образования, который проявляется в большой амплитуде вариаций от сочетаний слов до несомненного сложного слова. Наличие постоянного сближения как раз и вызывает затруднения собирателей и редакторов в определении границ слова. Сложные образования, возникшие вследствие интенсивного сближения, мы условно назовём композитами, понимая под этим термином случаи промежуточного состояния между словосочетанием и сложным словом.

Каковы же критерии выделения фольклорных слов, этих «поэтических морфем» песенной строки? Кажется, что легче решить вопрос с теми композитами, в которых грамматически активные компоненты – по форме имена существительные (типа нов город, свет братец, стольно Киев град и т. п.). Второй, находящийся в препозиции, компонент представляет собой краткое или усечённое прилагательное, утратившее способность изменяться по родам, числам и падежам. Полагаем, что перед нами атрибутивные словосочетания с тенденцией наиболее частых превращений в поэтические фразеологизмы. Нет нужды считать сложным словом (с соответствующим орфографическим оформлением) словосочетание буй ветер, если в одновременно бытующих в Воронежской области песенных текстах мы находим примеры морфологической вариативности прилагательного буйный в одном и том же словосочетании. Ср.:

Буйный ветер в лицо бьёт
(Воронеж, № 42);