— Коль скоро мы продолжили инвестировать в йенах, задействовав свежие резервы, то более сильная йена должна была помочь нам сделать более значительные приобретения. Норма прибыли должна была повыситься.

Оябун согласно кивнул.

— Это так. Вернее, было бы так, если бы никто в Японии не инвестировал в недвижимость крупные суммы. К сожалению, многие фирмы поступают точно так же, как и мы, а раз растет спрос, значит — растут и цены на гавайскую недвижимость. Соответственно, наши приобретения обходятся нам несколько дороже, чем мы предвидели вначале.

Оябун слегка вспотел. В тренировочном зале стояли мощные установки кондиционирования воздуха, однако жар от металлургического производства, расположенного внизу, все равно ощущался. А может, это просто разыгралось его воображение.

Оябун попытался выбросить из головы номерной банковский счет на Каймановых островах. Все деньги он получал только наличными, и за ними не тянулся никакой бумажный след. К тому же всю свою незаконную деятельность он окружил плотной завесой тайны.

— Китано-сан, — заговорил Намака, указывая рукой на своего шефа безопасности, — переговорил с шестью бывшими владельцами недвижимости, чья собственность перешла в наши руки. Все они подтвердили, оябун-сан, что ваши слова соответствуют истине. Спрос подстегнул цены.

При первых словах председателя сердце оябуна неспокойно забилось, однако теперь он испытал облегчение. Потом заговорил Китано.

— Господин председатель говорит о первых наших контактах с ними, — сказал он, тонко улыбаясь. — Однако моя должность требует от меня скрупулезности и внимания. Дальнейшее расследование, со тщанием проведенное моим штатом, вскрыло довольно любопытную причину внезапного повышения цен.

Он извлек из рукава сложенный пополам листок бумаги, развернул и аккуратно положил на столик перед оябуном. На бумаге значился номер секретного банковского счета на Каймановых островах, и были перечислены все утаенные суммы, вплоть до последней йены. Оябун сам настоял на выплатах в японской валюте, не доверяя стабильности доллара. Да и как можно доверять стране, которая ради прибыли готова пустить на продажу все и вся? Беспринципные американцы уже продали половину Гавайских островов и изрядный кусок Калифорнии. На очереди, судя по всему, была статуя Свободы.

Внимание оябуна было сосредоточено на листке бумаги. Он знал, что эта бумажка станет его смертным приговором, если только он не будет действовать решительно и быстро…

Оябун почувствовал страх, сжимающий его сердце, и покосился на своего спутника. Второй интери-якудза дрожал от ужаса, и на его помощь рассчитывать не приходилось.

Потом он глянул вперед. Намака-сан сидел неподвижно, словно в трансе. Может быть, удастся выхватить у него из-за пояса меч и пустить его в ход. Перед глазами его что-то сверкнуло, и оябун почувствовал острую, мучительную боль в животе. Председатель по-прежнему сидел перед ним, но теперь он держал окровавленный меч в левой руке. Но ведь Намака-сан — правша!…

Намака обманул его. Он сумел выхватить меч левой рукой и совершил им из сидячего положения безупречный горизонтальный удар, который рассек обоим гостям нижнюю часть груди.

Оябун поглядел вниз, на свой глубоко рассеченный живот. Он видел часть своей идзуми, татуировки, изображающей дракона и покрывавшей большую часть его тела. Татуировка была символом, знаком принадлежности к клану якудза. Теперь дракон — это произведение древнего искусства — был перерезан пополам.

Второй интери-якудза рухнул лицом вперед. Волна боли растеклась по его телу, но оябун все еще сидел, слегка раскачиваясь и ожидая добивающего удара. Кровь свободно текла из раны, но он не обращал на это внимания. Выдвинув вперед подбородок, оябун ждал ритуального обезглавливания.

— Намака-сан… — умоляюще прошептал он и захлебнулся кровью, которая хлынула горлом.

Намака не двигался, не поднимал меча. Последнего удара так и не последовало.

— Ты обокрал клан, — сказал он спокойно. — Твоя смерть, равно как и способ казни, не принесут мне удовольствия, но другие должны видеть, что их ждет. Ты умрешь в печи.

Последние крохи самообладания и выдержки оставили оябуна. Он попытался крикнуть, но снова захлебнулся кровью. Пока его привязывали к длинным бамбуковым носилкам и несли вниз, в цех, он пытался сопротивляться, но вскоре ослабел и затих.

Страшная смерть двух интери-якудза была во всех подробностях видна на огромном настенном телеэкране. Жар закалочных печей был столь силен, что через считанные секунды от обоих не осталось и горстки пепла.

В йайдо, искусстве извлечения меча из ножен, Кеи Намака почти достиг совершенства. Удар, который он только что продемонстрировал, плавным и быстрым движением выхватив меч и с ходу перейдя в нападение, считался классическим. Случаи, когда столь сложный удар был выполнен так безупречно, сам Китано мог бы пересчитать по пальцам одной руки.

Кеи тем временем завершил чибури — ритуальное очищение меча от крови, — с силой взмахнув клинком над головой, и теперь принялся чистить и полировать его сверкающую поверхность куском мягкой ткани и истолченным в пудру песчаником. Ему приходилось действовать предельно осторожно как ради себя самого — оружие было острым как бритва и могло причинить серьезные увечья в случае небрежности, так и ради самого клинка.

Слишком усердная чистка могла повредить поверхность меча. Оптимальная процедура — сорок пять легких, поглаживающих движений — вырабатывалась веками, но Намака был предельно осторожен и консервативен. Ограничившись сорока двумя движениями, он покрыл мерцающую поверхность меча тончайшим слоем гвоздичного масла и убрал его в ножны.

В телефонной трубке слышалось шумное дыхание, потом кто-то хихикнул.

Сложившиеся правила игры были таковы, что до тех пор, пока Фицдуэйн не клал трубку решительно и окончательно, Бутс резвился вовсю, причем проделывал он это, как правило, когда ему пора было отправляться в постель. Каждый раз, когда Бутс не ночевал в госпитале, он и Фицдуэйн подолгу беседовали по телефону, пока малыша не отправляли спать. Бутс пока еще не очень ловко обращался с аппаратом, однако осваивал незнакомую технику с искренним жаром и интересом.

Стоило Фицдуэйну услышать веселый голосок сына, и сердце его наполнялось радостью. Он чувствовал особую уверенность от того, что знал: Бутс в безопасности. В замке Данклив за ним присматривала Уна, да еще прилетел на несколько недель Кристиан де Гювэн, любезно протянувший Фицдуэйну руку помощи. Кроме того, на острове постоянно присутствовал кто-нибудь из рейнджеров.

— Спокойной ночи, маленькое чудовище! — рассмеялся Фицдуэйн. — Крепко обнимаю тебя, уже в пятый раз. А теперь — марш в постель!

Бутс снова сдавленно захихикал, но Фицдуэйн расслышал на заднем плане далекий голос Уны.

— Спокойной ночи, папочка!… — донесся до него удаляющийся голосок сына, которого решительно уносили от телефона. Чем бы его ни пичкали, он оставался в дьявольски хорошей форме.

— Хьюго? — Это был голос де Гювэна.

— Да, я слушаю, — откликнулся Фицдуэйн.

— У нас все в порядке, дружище, — сказал де Гювэн довольным голосом. — Единственная опасность, которая нам грозит, исходит от твоего сыночка.

Фицдуэйн рассмеялся.

— Я слышал.

Потом он заговорил более серьезным тоном:

— Поверь, Кристиан, я очень благодарен тебе за то, что ты взялся поддерживать огонь в моем семейном очаге.

Де Гювэн пробормотал что-то маловразумительное, и Фицдуэйн улыбнулся. Его друг обладал внешностью голливудского киногероя, располагающими к себе манерами и умел вгонять в краску всех знакомых парижан при помощи одних лишь жестов и телодвижений. Бывший парашютист, а ныне — один из парижских банкиров, де Гювэн познакомился и сблизился с Фицдуэйном на почве интереса, который оба питали к средневековому оружию и приемам обращения с мечом и шпагой. Оба они — и Фицдуэйн, и де Гювэн — были опытными фехтовальщиками. Несмотря на то, что в конце двадцатого столетия это искусство не считалось самым полезным в практическом отношении, для обоих это было чем-то вроде семейной традиции.