Показав на них, итальянец с гордостью произнес:

— А это, мой дорогой кирургик, инструменты, разработанные мною лично. Ими очень легко и быстро можно обрабатывать бубоны. По опыту знаю, что некоторые опухоли лучше разрезать, а некоторые — прокалывать. Учитывая большое количество больных, все надо делать как можно быстрее, а цель всегда одна: по возможности удалить из шишки весь гной. Чем больше больных соков уйдет из организма, тем лучше.

Затем он показал на несколько стеклянных сосудов, в которых хранился порошок разных оттенков желтого цвета.

— Высушенный и смолотый гной, — пояснил он. — Некоторые из моих коллег настаивают на приеме этого «лекарства», я же держу его скорее как курьезный экспонат. — Он прошел дальше и остановился у банок с розовыми лепестками и уваренной фруктовой мякотью. — А это лекарства по рецепту доктора Нострадамуса. Красивые, но абсолютно бесполезные. Вчера мы с вами об этом говорили. А теперь взгляните на эти темные корнеплоды. Как видите, это самая обыкновенная свекла. Они демонстрируют одну из многих попыток победить чуму с помощью учения Парацельса. Вам наверняка известно, что Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм верил, будто определенными признаками природа указывает на терапевтическое применение того или иного растения.

— Разумеется, — кивнул Витус. — Я много об этом читал. Растения с сердцевидными листьями, к примеру, должны помогать при сердечных заболеваниях. Сок кровохлебки якобы излечивает заболевания крови, а грецкий орех, напоминающий человеческий мозг, хорош от головной боли.

— Вот именно. А свекла, по форме и цвету напоминающая бубон, должна помочь от чумы. Лжеучение, как я выяснил на собственном опыте. Этот ярко окрашенный овощ в сваренном виде — здоровая пища, но не более. Короче, еще один курьезный экспонат в моей коллекции.

— А это что такое? — Витус показал на множество малюсеньких человечков, плавающих в консервирующей жидкости.

— А вот это гораздо серьезнее. Это зародыши. Все они без исключения извлечены из тел беременных женщин, умерших от чумы. Я хотел исследовать, есть ли на теле зародышей бубоны или иные признаки чумы. Как видите, это не так. Отсюда я делаю вывод, что чума может победить мать, но не плод. Почему? Думаю, дело в жидкости, окружающей зародыш. Она является непреодолимым барьером, через который не может проникнуть ни одна частица миазмов. Можете считать это ненаучным методом, но растения в своей защитной маске я смачивал околоплодными водами.

Санджо подошел к высокому шкафу и вытащил оттуда противочумную маску. Это был странный аппарат — маска с двумя отверстиями для глаз и похожим на вороний клюв отростком спереди. Внутри, под маленькими дырочками для дыхания, был размещен пучок разных растений.

— Каждый врач настаивает на собственном сборе, — прокомментировал Санджо. — Я лично беру лавр, можжевельник, сосну, лиственницу и ель. Соотношение компонентов смеси такое: по одной части лавра и лиственницы и по две части трех других ингредиентов. Все растения должны очень тесно соприкасаться, при этом я еще окунаю весь пучок в околоплодные воды — об этом я уже говорил — и лишь потом засовываю его в «клюв». Само собой разумеется, в собранном виде маска должна сидеть как влитая, чтобы под нее не могли проникнуть миазмы.

Витус понюхал пучок и почувствовал свежий и терпкий дух леса.

— Защитные бериллы должны так же плотно прилегать, как и маска, — продолжал доктор. — Смотрите, по краям оправы прикреплены кусочки кожи, которые плотно охватывают лицо.

— Да, вижу, — кивнул Витус.

Санджо, отложив в сторону маску и бериллы, вытащил узко скроенную кожаную рубашку и такие же штаны.

— Это мое нижнее белье, хорошо прилегающее, чтобы плотно закрыть поры кожи, через которые могли бы проникнуть губительные миазмы. Сверху я надеваю эту длинную накидку, а руки закрываю кожаными перчатками. Сапоги тоже кожаные. Таким образом во время лечения я избегаю любого контакта с воздухом.

— Представляю, как утомительно целый день ходить в такой тяжелой амуниции, — заметил Витус. — Но есть ли от нее польза?

— Вы не поверите, как часто я задавал себе этот вопрос, — вздохнул доктор Санджо. — Если вспомнить, сколько чумных врачей стали жертвами эпидемии в одном только anno 1576, можно усомниться в пользе защитного костюма. С другой стороны, кто может поручиться, что без него не погибло бы еще больше моих коллег? Он создает хоть какой-то осязаемый барьер между чумой и телом врача, а кроме того, защищает от назойливых больных и их родных, которые ничтоже сумняшеся цепляются за врача, крича, жестикулируя и моля о помощи.

Санджо по привычке схватился за глаз, но судорожного подергивания века опять не последовало.

— Вообще надо сказать, что опустошительная эпидемия влечет очерствение людей. На моих глазах мать отказывалась сесть у постели собственного больного ребенка; я видел, как муж выкинул за дверь свою жену, предположив, что она заражена; падая с ног от усталости, я оставался рядом с обреченными на смерть, видя, что слонявшиеся по городу нищие и бродяги обворовывают их. Когда умирают все, даже собаки, кошки и прочие домашние животные, никто не думает о Христовых заповедях. Не только врачи, но и господа священники боялись заразиться, так что сотни бедных грешников так и не получили последнего причащения.

Уже через несколько дней после того, как разразилась эпидемия, чумные миазмы стали подобны урагану. Так же, как anno 1348, когда чума накрыла Венецию, она не щадила ни советников, ни судей, ни других важных лиц, обрушиваясь на них так же яростно, как и на купцов, ремесленников или поденщиков. Молодые и старые, бедные и богатые, образованные и неучи умирали одинаково. Черная смерть не делала различия между почтенными горожанами и пьяницами, обжорами, кутилами и опустившимся сбродом. Улицы вскоре были переполнены трупами. Казалось, их исторгал каждый дом, и могильщики не справлялись со своей работой. Некоторых несчастных запирали в домах, дожидались, когда они умрут, и зарывали под полом собственного жилища. Да что там под полом — вдоль обочин, на перекрестках, в береговых укреплениях… Не было ни одного места, куда бы рано или поздно не зарывали трупы, при этом некоторые горемыки даже не успевали умереть: их просто заживо бросали в ямы, боясь заразиться. Кому-то повезло — их вывозили на кладбищенский остров, где они находили последний покой пусть в общих могилах, но на освященной земле… Да, это было чудовищное время. Многие дворцы оставались без хозяев и прямо-таки притягивали мародеров, но в общей сложности не так уж много палаццо оказались разграблены. Все были словно парализованы в те дни, даже самые нечистые на руку.

Многие из моих коллег придерживались мнения, что смертоносные миазмы поднялись со дна лагуны; другие, и я в том числе, уверены, что чума была завезена к нам на корабле. Мы ввели в городе карантин: ни один заболевший не имел права въехать или выехать, под угрозой отправки на галеры. Но несмотря на все эти усилия, эпидемия распространялась с быстротой молнии, не в последнюю очередь по той причине, что никто не следил за выполнением мер предосторожности. Слишком много людей пали жертвой эпидемии. Строжайшее распоряжение употреблять лишь чистую питьевую воду также нарушалось по тысяче раз на дню, хотя любой знал, что для этой цели были вырыты специальные колодцы, как, например, те, что расположены возле церкви Сан-Анджело Рафаэле. Зато знахари и шарлатаны переживали свой звездный час. Играя на страхе и отчаянии людей, они сулили выздоровление наутро и продавали за огромные деньги амулеты и мнимые реликвии разных святых.

Санджо в который раз потянулся к глазу, но веко вновь не дрогнуло. Он продолжил свой рассказ:

— В общем и целом не было ничего живого, что не умирало бы в те страшные месяцы. Есть свидетельства, будто погибали даже растения. То, что я сам выжил, и по сей день кажется мне чудом, и я благодарю Господа за это в каждой своей молитве. Но многих, очень многих это счастье обошло стороной. Один из них, Амадео Реццоне, умирая, завещал мне свое владение, так что сегодня вы, дорогой хирург, гостите в доме, носящем название Палаццо Реццоне.