В центре дисплея располагался большой зеленый сигнал, обозначенный как «База». На расстоянии нескольких сотен километров во всех направлениях светились скопления красных огоньков; Йелла насчитала шестнадцать отдельных групп.

— Что они делают? — спросила она.

— Одна или две группы высаживают войска, технику — в общем, все, что нужно для вторжения, — пояснил Ведж. — Остальные отвлекают наше внимание. Предполагается, что мы распылим силы в тщетной попытке узнать, где же находится их зона высадки, и будем нервничать, потому что нам это не удасться.

— «Предполагается», — сказала Йелла. — То есть на самом этого не будет? Ни того, ни другого?

Ведж покачал головой: — О, конечно, мы пошлем разведчиков в каждое из мест, но им будет приказано показаться на глаза, оставаться настороже и немедленно удирать, если на них нападут. Мы не хотим терять пилотов ради информации, которая нам, в сущности, не нужна.

— Значит, тебя не интересует, где у них зона высадки?

— Это не имеет значения.

— Почему?

— Потому что через день или два они нападут на нас здесь — и именно этого мы от них и добиваемся.

— А когда они нападут, — спросила Йелла, — вы встретите их как кто? Как Новая Республика или как повстанческий Альянс?

Ведж и Тикхо обменялись взглядами и одновременно улыбнулись.

— Ни то, ни другое, — сказал Ведж. — Мы встретим их как противник, с которым они прежде никогда не имели неудовольствия воевать. Мы встретим их как Империя.

— Им не понравится Империя, — заметил Тикхо.

И они рассказали ей об операции «Молот Императора».

На этот раз, когда «Тысячелетний сокол» приземлился на Борлейас, это прозошло среди ночи, без фанфар и приветственного комитета, если не считать нескольких заправщиков. Лея заметила, что Хан благодарно выдохнул, радуясь отсутствию церемоний.

Хан взял с собой Тарка и отправился добывать для него какое-нибудь жилье — комнаты, которые были отведены для несовершеннолетних студентов-джедаев и где раньше жил Тарк, по всей видимости, уже были заняты, а Хан, хоть и любил мальчишку, не хотел, чтобы он жил в их квартире. Лея пошла искать дочь.

«Иксокрыл» Джайны стоял в ангаре для спецопераций и над ним трудились механики, но Лея не смогла отыскать дочь ни в ее квартире, ни в бывшем инкубаторе, который служил теперь неформальной гостиной для четырех спецэскадрилий — Проныр, Буйных Рыцарей, Двойных Солнц и Черных Лун.

Лея не могла вызвать Джайну по комлинку, она не хотела, чтобы у дочери создалось впечатление, что она за ней следит, даже если на самом деле ей отчаянно этого хотелось. В конце концов после безуспешных поисков она вернулась домой.

И там она нашла Джайну — вытянувшись на кровати, та лежала на боку в летном комбинезоне, ее сапоги и снаряжение валялись возле кровати. Джайна спала, и Лея несколько мгновений просто стояла и смотрела на нее.

Хотя Джайна во множестве сражений управляла одним из самых смертоносных истребителей Новой Республики, уничтожая свирепых врагов одного за другим, во сне ее черты разгладились, и она казалась невинной, как дитя. Но Джайна уже не была ребенком. Она была молодой женщиной, ее детство ушло внезапно и безвозвратно. Сердце Леи сжалось. «Мы должны были быть далеко отсюда, — подумала она. — Хан, Джайна, Джесин, Энакин и я. И Люк, Мара и маленький Бен. На поле цветов. На Олдераане».

Медленно и тихо, чтобы не разбудить Джайну, Лея легла на кровать и обняла дочь одной рукой. Это был момент близости, длительной близости, которую Джайна теперь допускала разве что во сне. Скоро дыхание дочери изменилось, и она проснулась.

Джайна посмотрела на Лею и сонно улыбнулась.

— Извини. Я не хотела тебя будить.

— Все в порядке. — Джайна притянула руку Леи еще ближе к себе. — С тех пор как вы улетели, я несколько раз приходила сюда, потому что здесь я могу почувствовать твой запах, и папин тоже. Вы как бы рядом со мной, даже когда вас здесь нет.

Лея еле удержалась, чтобы не скорчить недоверчивую гримасу. Эти слова были совершенно необычны для Джайны — необычны для личности, которой она стала за эти пару лет.

— С тобой все в порядке?

Джайна покачала головой: — Думаю, нет. — Она снова положила голову на подушку. — Я уже вообще не знаю, кто я на самом деле.

— Это связано с игрой в богиню..?

— Нет. Это как раз мешает мне меньше всего. Это я просто разыгрываю самонадеянную дуру. Нет, проблема в том, что я джедай, а у джедаев всегда так кристально ясно, что делать и что говорить в конкретный момент времени… но есть еще остальная часть меня, для которой ничего не ясно.

Ее лицо, насколько Лея могла видеть под таким углом, казалось совершенно унылым.

Лея хихикнула: — Джайна, я терзалась тем же вопросом еще когда была чуть старше тебя, и у меня до сих пор нет хорошего ответа. Иногда я джедай, иногда — нет. В учении джедаев говорится, что нужно забыть о страхе. Но как политик я должна чувствовать страх. Не только собственный страх, но и страх моих союзников, моих оппонентов. Если я его не чувствую — если я не способна до известной степени сама стать этим страхом — я не могу предсказать их шаги в случае беды. Иногда путь джедая полностью противоречит остальным нашим целям. Слишком уж разные методы.

Она мягко погладила волосы дочери, безмолвно желая, чтобы боль покинула Джайну.

— И вот еще что, — сказала Джайна. — Мне понадобилось довольно много времени, чтобы это понять. Я боюсь.

— Бояться не зазорно. Тебя окружают ужасы. Страх сохранит тебе жизнь.

Джайна опять покачала головой: — Я не об этом. Я не боюсь умереть. Я боюсь уцелеть… дожить до конца войны и увидеть, что я осталась одна. Что всех, кого я знала, больше нет.

— Джайна, этого не случится.

— Это уже происходит. Когда умер Энакин, мне казалось, что отрезали часть меня самой, но с Джесином еще хуже. Насколько я себя помню — что бы ни происходило, в какие бы проблемы я ни попадала, всегда был рядом Джесин. Нас могло занести на какую-то тайную планету, мы могли потеряться в трущобах Корусканта, могли лазить по диким уголкам Явина Четыре, куда никогда не забредало ни одно мыслящее существо, и всегда со смной был Джесин. Мне никогда не бывало скучно, я никогда ничего не боялась, я никогда не бывала одна. Когда его не стало, меня как будто разрубили надвое. Моей половинки больше нет…

Из ее глаз полились слезы. Джайна вытерла их.

Лея покачала головой: — Джесин не мертв. Я бы узнала, что он в беде, но он жив. Я бы почувствовала, что его не стало. Ведь почувствовала же, когда умер Энакин.

Плечи Джайны не расслабились, но она не стала спорить. Вместо этого она сказала: — У меня все время какие-то мысли… Что я должна планировать свое будущее. В последнее время они… ну, в общем, участились. Это невыносимо. Я не могу думать о доме на планете, которая завтра может прекратить существование, о карьере в армии, которая может исчезнуть, не могу проводить время с людьми, которые бросаются и бросаются на вонгов, пока не перестают возвращаться.

— Я знаю. Так было много лет назад, когда казалось, что Палпатина не остановить, и мы все время убегали, а твой отец был этаким смешным симпатягой, который все собирался нас покинуть. И знаешь, что я поняла?

— Что?

— В такие времена ты строишь свое будущее, впуская других людей в свою жизнь. Ты знаешь, что не все они выживут. Но те, кто выживут, остануться твоими друзьями навсегда. Случиться может всякое, но когда ты упадешь, тебя подымут; когда ты будешь голодна, тебя накормят; когда ты будешь ранена, тебя вылечат. И ты сделаешь то же самое для них. Вот оно, твое будущее. У меня отняли целые миры… но не будущее.

Джайна долго молчала — очевидно, раздумывала над словами Леи. Наконец она перевернулась на спину и посмотрела матери в глаза: — Ты знаешь, я рада, что ты пришла. Я приходила сюда еще и потому, что хотела тебе кое-что сказать. Я хотела, чтобы ты знала: я наконец поняла.