Без соитий — нет спасения. Все мужчины в секте обладают всеми женщинами, и наоборот. Этот любовный коммунизм составляет неотъемлемую часть религии: алтарь — это ложе; священный гимн — песнь вселенской эпиталамы; поцелуй — священнический акт, распространяющийся на все существа: он множится, распускаясь, подобно живучему цветку, по всем концентрическим сферам видимой и невидимой Натуры.

Мы повторяем, что задача поставлена следующим образом: 1) сочетаться любовью с высшими существами, с эгрегорами светящихся иерархий, с избранными святыми, чтобы вознестись самому: и это соитие мудрости; 2) сочетаться любовью с существами низшей природы, со стихийными духами, с человекоживотными, чтобы вознести их вместе с собой: и это соитие милосердия.

Главное — поднимая их по лестнице, не спуститься по ней самому…

Мы видим, к чему приводит эта доктрина в области морали и религиозной социологии: 1) к неограниченному промискуитету и всеобщему бесстыдству; 2) к прелюбодеянию, инцесту и скотоложеству; 3) к инкубизму и, наконец, к онанизму… возведенным в акты, присущие культу, похвальные и священные.

Такова догматическая основа этой религии, чей храм оказывается сакральным домом терпимости и чей искупительный крест выступает в качестве лингама из плоти и крови!

Многочисленные выдержки, которые мы собираемся привести и чью совершенную подлинность[555] мы удостоверяем собственной честью, выявят некоторые фундаментальные догматы Кармеля, связанные с правом прокреации — центральной осью, вокруг которой всё вращается: упомянем, между прочим, о любопытной теории блаженных тел.

Теперь читатель в состоянии всё понять; наши объяснения ему больше не нужны. Впредь наша роль будет заключаться, главным образом, в сопоставлении текстов. Слово возьмет сам Понтифик; и сам же себя выдаст.

Но перед тем как перейти к выдержкам, нам необходимо отчитаться перед публикой о тех обстоятельствах, благодаря которым к нам в руки попали все эти вещественные доказательства; читатель должен осознать их бесспорную подлинность, ценность и значение.

Когда мы встретились с понтификом Кармеля на своем пути исследователя оккультного, он откровенно выдавал себя — никто не сказал бы «бесстыдно» — за адепта самых высоких степеней, наследника мастеров каббалистической мудрости. С самого начала ни о каком Вентра речь не шла. На устах Крестителя была лишь «ортодоксальная традиция божественных наук».

Какое-то время мы верили в его честность, как верили в нее некоторые из наших собратьев, получивших то же посвящение, что и мы, и в это же самое время вступивших в контакт с доктором. Что касается его посвящения, то оно вскоре внушило нам особое недоверие. Человек по-прежнему казался нам искренним, несмотря на то, что мы разочаровались в нем как адепте; по нашему мнению, он обманывал самого себя. И даже теперь, когда эта особа хорошо известна нам со стольких достойных сожаления сторон, у нас остаются некоторые сомнения на этот счет. Конечно, у него бывают минуты слабости, когда он восклицает: «Ну, почему же Господь не подтвердит моей миссии[556]хотя бы малейшим знамением? Ведь у меня нет ничего, абсолютно ничего такого, что могло бы служить доказательством моей великой миссии». Но в другие минуты он строит иллюзии и лезет из кожи вон, и мы считаем вполне возможным, что он начинает верить в свои познания, в свою миссию и в свой адептат.

По причине этих сомнений нам кажется уместным умолчать о его имени и даже о названии города, где он проживает. Мы бы не оказывали такого уважения безусловному шарлатану, обыкновенному самозванцу. Он, конечно, заслуживает все эти эпитеты по многим соображениям; но, быть может, его душу лжепророка изредка озаряет свет искренности…

Пока наши отношения ограничивались обменом письмами, всё шло хорошо. «Миссионер Божий» отделывался уловками, свойственными языку некоторых мистиков: напыщенному, путаному и беспредметному, иносказательному и благочестивому, часто загадочному и всегда многословному. Когда оперируешь общими понятиями и избегаешь любых споров о деталях, проще не выдать своего невежества. Впрочем, не говорили ли мы о том, что он владеет элементарным образованием и даже является, по его мнению, вполне сносным богословом?

Одним словом, если в то время у нас еще оставались какие-либо сомнения, то они быстро рассеялись, когда у нас появилась возможность увидеть пророка и подискутировать с ним. Его беседа не выдержала «экзамена»[557]. Он явно избегал твердой почвы спора. Прижатый к стенке, он ссылался то на невозможность обсуждать подобные темы в беспорядочном разговоре, то на сдержанность, которую диктовали ему осторожность и таинственные традиции его школы. В конце концов, он признался нам, что является преемником Эжена Вентра; должно быть, мы подавили некую ужасную гримасу, потому что он принял во внимание наше отвращение, добавив, «что можно найти общий язык в иной области — традиционного оккультизма». Мы тотчас засвидетельствовали ему свое удовольствие, которое доставило нам это заявление, поскольку Вентра был хорошо нам известен и мы никогда не могли бы приветствовать авторитет подобного рода.

Тем не менее, у нас в голове зародились серьезные подозрения. Два адепта секты, которых мы осторожно расспросили, выдали некоторую информацию о постыдных арканах… Желая узнать больше, мы приложили все усилия для того, чтобы добиться новых признаний. Самые серьезные откровения мы услышали несколько дней спустя лично от хозяина дома, где жил пророк, бравого и достойного старика, сбитого с толку искренней верой в сомнительный мир: он посвятил нас в тайны, всей серьезности которых абсолютно не понимал. Покидая город X…, мы были весьма насторожены характером этой особы, если не сказать «хорошо осведомлены» о ней.

Именно тогда начали стремительно развиваться непредвиденные события, в которых был непосредственно замешан «доктор Креститель» и первым результатом которых было обнаружение, с одной стороны, его самонадеянного невежества, а с другой — его суетной дерзости и холодной извращенности. Его душа была разоблачена, равно как и его дух: они раскрылись одновременно, отмеченные учетверенным стигматом, служащим самой сигнатурой Сатаны: гордыня, бессилие, глупость, зависть.

Это было в феврале 1887 года. Вемским трибуналом было начато следствие. Это судебное разбирательство не подлежит контролю общественности, но настоящие разоблачения способствуют приведению в исполнение приговора, который был тогда вынесен.

Достаточно сказать, что один из членов нашего Ордена Розы+Креста (старший по Парижу, посвященный 2-й степени), г-н Освальд Вирт, передал нам обширную корреспонденцию, снимающую последние сомнения относительно тайн Кармеля.

Г-н Вирт познакомился с доктором в августе 1885 года, при посредничестве одной своей подруги из Шалона, еще недавно ярой последовательницы Кармеля, мадемуазель Марии М… Между ними завязались отношения; корреспонденты обменялись многочисленными письмами.

Настороженный, с одной стороны, неким наполовину секретным признанием, сорвавшимся с языка мадемуазель Марии М…, а с другой — некоторыми подозрительными и двусмысленными фразами, обнаруженными в переписке «Иоанна-Крестителя», г-н Вирт вскоре догадался о гнусности святилища и аморальности Понтифика.

С тех пор он задумал и взял на себя двойное поручение, которое он впоследствии выполнил с редкостной сдержанностью и осмотрительностью: открыть глаза мадемуазель Марии М… и разоблачить «Иоанна-Крестителя».

Рядом с последним он разыгрывал из себя ученика «старой закалки» и обнаружил свои подлинные чувства лишь в декабре 1886 года, когда у Кармеля больше не осталось для него секретов. Мадемуазель Мария М…, которую он без труда переубедил и возвратил на путь долга и разума, оказала ему ценную помощью в этой «ученической» комедии, которую он «ломал» в течение целых пятнадцати месяцев.