О диалектике стабильности и изменчивости в языке размышляет и Ю.Н. Караулов в своей известной книге «Русский язык и языковая личность» (1987): «Однако каждая система, как известно, носит в себе свою историю. И в этом смысле русская диасистема содержит в остановленном виде отдельные отрезки эволюционной траектории тех или иных явлений. С эволюционной точки зрения русский язык XI, XIV или XVIII вв. – это один и тот же язык, характеризующийся определенной изменчивостью, но сохраняющий тем не менее неизменной свою основу, которая и позволяет говорить о едином русском языке во времени».
Здесь уместно вспомнить принцип «дверных петель» Л. фон Витгенштейна: «Чтобы двери вращались, петли должны быть неподвижны». Именно подобное ощущение существования неподвижных «дверных петель» в величественном тысячелетнем здании русского языка позволяет Ю.Н. Караулову постулировать наличие «общерусского языкового типа» как инвариантной основы русского языка, остающейся стабильной и при синхроническом функциональном (территориальном или социальном) варьировании языковой системы общенародного языка, и при ее диахроническом переходе от одного хронологического среза к другому: «Но не следует забывать, что о самой изменчивости можно говорить лишь на фоне чего-то относительно постоянного. В данном случае этим постоянным будут структурные черты общерусского языкового типа, сохраненные на протяжении достаточно длительного исторического времени, присущие всем носителям русского языка, единые для всей территории его бытования. <…> Эта инвариантная часть обеспечивает как возможность взаимопонимания носителей разных диалектов, так и возможность понимания русской языковой личностью текстов, отстоящих от времени ее жизни и функционирования на значительную глубину».
Общерусский языковой тип предполагает наличие неких конкретных черт языка, устойчиво распознаваемых носителями языка как «русские»: «Под общерусским языковым типом будем понимать такие системно-структурные черты языкового строя, которые, будучи пронесены через историческое время и эволюционируя в нем, т. е. меняясь в сторону усложнения, некоторым инвариантным образом преломляются в сознании носителя языка и позволяют ему как-то (пока неясно, как) опознать «русскость» какого-то текста, той или иной фразы, конструкции или отдельного слова».
Эти черты Ю.Н. Караулов предлагает называть «психоглоссами»: «Единицу языкового сознания, отражающую определенную черту языкового строя, или системы родного языка, которая обладает высокой устойчивостью к вариациям и стабильностью во времени, т. е. интегрирует свойства изоглоссы и хроноглоссы на уровне языковой личности, назовем психоглоссой. Набор психоглосс, вероятно, и должен определять содержание общерусского языкового типа». Самое важное для нас в концепции Ю.Н. Караулова – это предположение о том, что указанные черты надо искать на всех уровня языкового сознания, или, в нашей терминологии, языкового менталитета. Так мы получаем возможность обосновать переход от диалектики стабильности и изменчивости самого языка к диалектике стабильности и изменчивости языкового менталитета.
При этом важно, что на поверхностно-языковом уровне все эти явления лексикализованы, т. е. представлены словами и выражениями родного языка: «Далеко не всякое лексикализованное явление формирует психоглоссу, т. е. некоторую константу языкового сознания носителя языка, но психоглосса может основываться только на лексикализованном, органически спаянном со словом факте грамматического строя или факте, отражающем фрагмент образа мира, элемент тезауруса, или же, наконец, языковом факте, относящемся к потребностно-мотивационной, деятельно-коммуникативной сфере личности. Иными словами, лексикализация оказывается шире процесса образования психоглосс, последние составляют некоторый синхронный инвариант языкового сознания, тогда как лексикализация вообще отливается на каждом уровне организации языковой личности в определенный набор стереотипов, шаблонных фраз, представляющих собой общеупотребительные «паттерны» обыденного языка – с окаменелой, застывшей в них грамматикой – на вербально-ассоциативном уровне, генерализованные высказывания об устройстве мира – на уровне когнитивном, или тезаурусном, и оценочно-мотивационные речевые шаблоны на поведенческом уровне.
Соответственно трем уровням языковой личности целесообразно, очевидно, рассматривать три вида психоглосс – грамматические, когнитивные и мотивационные. Первые связаны со знанием родного языка, вторые совпадают с типичными категориями образа мира соответствующей эпохи, третьи в какой-то степени отражают национальный характер» [Караулов 1987: 160–161].
Таким образом, и в языковом менталитете в целом есть своя, базовая, инвариантная часть, остающаяся неизменной на протяжении длительного времени существования языка. Особенно это касается так называемых ключевых смыслов, которые потому и считаются ключевыми, что этнос по тем или иным причинам не спешит отказываться от их репродуцирования, двигаясь от одной исторической эпохи своего существования к другой. Именно это имел в виду В.В. Колесов, говоря о существовании в среде языка особых «интеллектуально-духовных генов» культуры, которые усваиваются последующими поколениями из опыта поколений предыдущих: «Не мы живем в языке, как думают многие, а язык живет в нас. Он хранит в нас нечто, что можно было бы назвать интеллектуально-духовными генами, которые переходят из поколения в поколение».
Указанная базовая, инвариантная часть языкового менталитета при этом должна присутствовать на всех выделяемых нами четырех уровнях менталитета.
На уровне вербально-семантическом это и будет «общенациональный (в нашем случае – общерусский) языковой тип». Рассмотрим основные черты общерусского языкового типа. Что вобще делает русский язык «русским»? Что придает ему ощущение «русскости»? Ответ на этот вопрос будет совсем не прост. Так, читая, к примеру, «Повесть временных лет», мы порою не понимаем ни слова, но нас не покидает ощущение «русскости» этого текста. Точно так же и А.С. Пушкин, видимо, не смог бы понять смысл такой фразы, как, например: «Мой компьютер постоянно зависает», но едва ли у него возникли бы сомнения, что ее произнесли по-русски.
Ю.Н. Караулов комментирует это следующим образом: «Не берусь судить за Пушкина, но, на мой взгляд, приведенная фраза для русофона, жившего 150 лет назад, должна бы звучать примерно так же, как для нашего современника звучит знаменитая «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка» Щербы или офенская фраза «Поерчим на масовском остряке и повершаем да пулим шивару» (Поедем на моей лошади и посмотрим да купим товару). То есть звучат они вполне по-русски, хотя носитель языка не сможет опознать в них почти ни одного слова; ощущение же русскости возникает прежде всего за счет привычного для слуха их фонетического оформления и интонации, далее, за счет угадываемой с помощью флексий, порядка слов и союзов синтаксической роли [агенс, пациенс, средство, объект] и соответственно частеречной принадлежности, согласования в словосочетаниях, указаний на падежи и лица глаголов, глагольное и предложное управление, за счет формообразующих и словообразовательных формантов, вызывающих в сознании соответствующие шаблоны, стереотипы. Если же к перечисленным явлениям, составляющим грамматический уровень языкового сознания, или грамматикон языковой личности, добавить отсутствующие в приведенных фразах явления лексико-семантического уровня, – корни русских слов с ореолом значений, образующим этимон каждого корня, достаточно устойчивую часть в наборах слов, составляющих ассоциативные поля и стандартные ассоциативные цепочки, типовые, т. е. обладающие высокой прецедентностью словосочетания, – то мы и получим как раз примерный перечень черт общерусского языкового типа, преломленный сознанием носителя русского языка» [Караулов 1987: 157].
На уровне лингвокогнитивном это будет базовая часть языковой картины мира этноса, так называемые ключевые идеи, или сквозные мотивы языковой картины мира. Покажем это на примере русского языка. Примеры реконструкции «ключевых идей» русской языковой картины мира представлены в уже цитированной книге под одноименным названием. Авторы выделяют восемь «ключевых идей».