Девятов А. П

Красный дракон

Китай и Россия в XXI веке

Предисловие

Читатель, признающий практику критерием истины, надеюсь, найдет в этой книге главное из того, что теория способна дать для практики, — метод. Более того, читатель, чья деятельность связана с китайцами и Китаем, может лично проверить, насколько предложенный метод эффективен для оценки обстановки и для принятия решений. И хорошо, если читатель не заметит, а заметив, простит автору дилетантизм в привлеченных сферах теоретического знания. Ведь автор, занимаясь бизнесом, а до того — стратегической военной разведкой, просто не имел возможности ознакомиться со сколько-нибудь полным объемом специальной литературы.

Многое в этой книге изложено как бы «по данным разведки». То есть источники получения информации не раскрываются, а выданные после обработки результаты либо принимаются «как есть», либо перепроверяются по другим источникам, если перед принятием окончательного решения на такую проверку есть время.

В реальных условиях, «на поле боя», будь то военная операция или коммерческая сделка, от быстроты и точности действий зависит результат: победа или поражение, прибыль или разорение. Время здесь — важнейший ресурс. В военном деле поэтому привычно работать с картой, которая прямо так и называется, например: «Решение командующего армией на наступление (оборону, встречное сражение или отход)». При этом словесное пояснение к карте «решения» зачастую оказывается излишним.

Основную формулу предложенного метода: 1+1=0 (нечет + нечет = чет) словесно можно определить фразой «враг моего врага — мой друг», а затем утонуть в глубине возможных смыслов, стоящих за словами «друг» и «враг». Карта, схема, матрица, формула — именно к их наглядности, сжатости и точности автор стремился привести эту книгу, рассчитывая на то, что она будет востребована прежде всего теми отечественными специалистами, которые «воюют на китайском фронте».

Глава 1. КАК ПОЯВИЛАСЬ ЭТА КНИГА

Необходимые пояснения

Так получилось, что вся практика моей работы и жизни: 23 года службы в советской военной разведке и 7 лет самостоятельного предпринимательства — до сих пор была связана с Китаем. В 1976 году молодым разведчиком я начал изучать эту страну, разъезжая по пекинским улочкам и хутунам на велосипеде. А в 1999 году китайская полиция депортировала меня, уже зрелого и успешного предпринимателя средней руки, из страны, объявив «персоной нон грата». И чуть позже у моей жены, остававшейся заложницей при капитале принуждаемого китайцами к ликвидации совместного предприятия, полиция без всяких документов изъяла и угнала (как ограбила) раздражавший их символ моей независимости — длинный представительский «мерседес». Поэтому личные примеры и сравнения на пути от велосипеда до «мерседеса» неизбежно будут и мотивом, и источником, и критерием верности всего представленного ниже текста.

В историческом плане большая часть моей практики пришлась на время строительства в Китае «социализма с китайской спецификой». Заявленный именно в такой формулировке курс китайских реформ, неуклонно проводимый последние 20 лет, имеет очевидный успех. Этот успех «социализма с китайской спецификой» особенно заметен на фоне происходившего одновременно отката и краха «ортодоксального социализма» в Восточной Европе и СССР.

По-моему, причина такого положения состоит не в том, будто речь идет о какой-то особо мудреной или диковинной модификации социализма, а в том, что эта модификация — китайская. А в этом качестве она уникальна и образцом для других быть не может!

В 1982 году, в возрасте 30 лет, то есть уже на излете природной способности делать эвристические открытия, я вдруг разглядел самое очевидное отличие китайцев от всех прочих: только китайцы до сих пор сохранили иероглифическую письменность. Все другие народы пользуются буквами или, как японцы и корейцы, слоговым письмом. И если кто-нибудь на нашей планете иногда и применяет иероглифы (те же японцы, реже — корейцы, еще реже — вьетнамцы), то иероглифы эти китайские.

Это «открытие» плюс свободное время между выполнением обязанностей сменного оперативного дежурного пункта управления в ГРУ Генштаба, знакомство с уникальным фондом по иероглифике в служебной библиотеке ГРУ, а также некоторый опыт первой командировки в Китай (1976–1979), — все это позволило мне написать некое подобие научной монографии «Письмо, язык и мышление китайцев». Получилась довольно пухлая книжка, которая была напечатана типографией ГРУ на правах рукописи в десяти экземплярах. В монографии я попытался вывести и доказать закономерности того, как именно иероглифы влияют на мыслительный процесс китайцев и что в результате получается на практике. Впрочем, научные амбиции мои были сразу отвергнуты советской академической наукой. На предзащите в Институте востоковедения АН СССР меня слушать не стали, а главный в то время ученый языковед, академик В. М. Солнцев, даже покинул зал, хлопнув дверью. В «Гегели наших дней» я не попал, но времени сожалеть об этом до сих пор не представилось.

В том же 1982 году отцы-командиры направили меня во вторую китайскую командировку, продлившуюся четыре года. Поскольку никаких государственных или военных тайн моя монография не касалась, я подарил один ее экземпляр пекинской библиотеке — чтобы работа не пропадала зря. Велико же было мое удивление, когда через год я взял свою книжку в читальном зале и обнаружил, что, судя по пометкам на полях, ее кто-то внимательно и не раз прочел. Скорее всего, меня через мою книжку изучали китайские контрразведчики. Однако даже такая негласная востребованность воодушевила меня, и я решил когда-нибудь вернуться к теме специфики китайского мышления и поведения уже не только с научной, но и с практической точки зрения, более интересной для тех, кому по делу приходится пробивать «китайскую стену».

Определяя для себя принципы использования фактического материала, я исходил из того, что свободно владею только тремя языками: русским, китайским и английским. А потому, стремясь к точности и объективности результатов, имею право рассуждать об особенностях цивилизаций, «запечатленных в именах» только этими языками. То же касается примеров, иллюстрирующих мои рассуждения, — они в основном исходят из личного опыта, из того, что видел и чувствовал я сам.

Считаю, что говорить о русских я имею естественное право по рождению, да и повидал я Россию от Балтики до Тихого океана. Говорить о китайцах буду на основании своего опыта. Говоря же о других, буду иметь в виду прежде всего англосаксов. Как-никак, нулевой меридиан проходит через Гринвич, символически указывая на то, что именно тут центр Запада и ось западного мира. Если выбирать образец западного менталитета, то англосаксы подходят на эту роль и как носители протестантской этики, мотивирующей индивидуализм и накопление капитала, и как нация, в свое время успешно колонизовавшая едва ли не полмира, включая нынешний оплот Запада — США. Кроме того, языком общения Запада, а значит, и привычного членения им мира в понятиях, является английский язык.

Мой личный опыт за пределами Европы также был связан больше со странами англосаксонского ареала, чем французского или иберийского (испано-португальского). В деловых поездках я чаще попадал в страны либо с левосторонним «британским» движением на дорогах (Австралия, Малайзия, Сингапур, Гонконг, Южная Африка), либо сохраняющие в устройстве жизни другие порядки, установленные бывшей метрополией (Ближний Восток, Канада).

Заранее оговорюсь, что в США меня не пустили, а в самой Европе я мало где был. Кроме того, пребывание мое в странах западного мира было, как правило, непродолжительным: от двух недель до полутора месяцев. Поэтому личные впечатления от Запада у меня яркие, но поверхностные, а корректность сравнений требует авторитетных свидетельств и, следовательно, надежного свидетеля. Для чистоты опыта в качестве такового я привлек своего современника, русского писателя и радикального политика Эдуарда Лимонова. Он много лет прожил на Западе вне русской колонии и реалии тамошней жизни испытал на себе в полной мере. Лимонов — не кабинетный, но практикующий в политике исследователь (сегодня он успешно осваивает тюремный опыт в Лефортовском специзоляторе российской ФСБ), поэтому его оценки можно считать достаточно объективными. Как радикал, он умышленно обостряет проблемы, что способствует их уяснению. И там, где я размышляю о Западе, использованы, главным образом, его выкладки. К тому же пропущенная через сознание и сердце писателя жизнь выглядит ярче и образнее, чем в сухих умозаключениях ученого-аналитика.