— Мне пора, — проговорил Серафен. — В моем распоряжении только воскресенье. Еще раз спасибо за помощь.

— Ах да, тебе ведь нужно наверх… — Патрис вытащил из портсигара новую сигарету. — Загляни как-нибудь ко мне, у меня нет друзей. Это там… — Он сделал неопределенный жест в сторону противоположного берега Дюранс. — По пути к Ле Пурсэль. Отец купил там особняк, называется он Понтрадье. Мой папочка величает его замком и вообще разыгрывает из себя дворянина. Просто умора, обхохочешься!

Резким движением он протянул руку, и Серафен в ответ подал свою. Эта огромная лапища, созданная, казалось, давить и крушить, при пожатии осталась вялой, словно крыло мертвого голубя.

«Он никогда не увидит во мне друга, — с грустью сказал себе Патрис. — Для него я навсегда останусь сыном господина Дюпена».

Он уселся в свой роскошный автомобиль. Стоя у подножия кипариса, Серафен какое-то время смотрел ему вслед, потом спокойным и размеренным шагом поднялся на стремянку.

Вскоре его навестил другой посетитель. Это случилось вечером. Серафен только что выковырял из стены округлый камень, по форме напоминавший глаз и весивший, должно быть, не меньше сорока килограммов, и собирался сбросить его вниз.

Выпрямляясь, он вдруг заметил у подножия кипариса монаха, который наблюдал за ним, уперев руки в бока. Серафен выпустил валун, и тот под пристальным взглядом монаха разлетелся на кучу обломков.

— Серафен! — крикнул пришелец. — Эй, Серафен! Спустись на минутку со своего чертова насеста — мне нужно тебе кое-что сказать!

— А это спешно? Потому что… — Серафен указал рукой на быстро темнеющее небо.

— Да! — крикнул монах. — Дело не терпит отлагательства!

Серафен минуту колебался. Потом окинул взглядом грубую изношенную рясу, посмотрел на худое, изможденное лицо с запавшими глазами и обтянутыми сухой кожей висками, и спустился вниз.

Но когда Серафен очутился рядом с монахом, тот показался ему куда менее заслуживающим жалости — вблизи он выглядел вполне упитанным и, пожалуй, даже жизнерадостным.

— Я — брат Каликст, — сказал монах. — Я спустился оттуда. — Движением подбородка он указал в сторону нависшего над усадьбой плато, где из темноты выступали белым пятном контуры приорства, и добавил: — Я обосновался там задолго до твоего рождения.

— Вы, кажется, хотели говорить со мной? — перебил Серафен.

— Не я. Брат Туан, наш приор. Он собирается в путь и должен сказать тебе что-то важное.

— Мне? — удивился Серафен.

С минуту брат Каликст молча его рассматривал.

— Ты ведь Серафен Монж? — спросил он наконец.

— Да.

— Ну, тогда все точно. А теперь — в дорогу! До приорства добрых два часа ходьбы. Мы и так доберемся только ночью.

Он повернулся и зашагал прочь, размеренно, точно идущий полем косарь. Серафен наклонил голову и какое-то время следил за его спокойными движениями. У него было сильное желание сказать «Нет!» и вернуться к прерванной работе.

— Кстати, — спросил он, — как далеко собрался ваш приор?

— К Господу нашему Иисусу, — ответил брат Каликст. Он на мгновение умолк, чтобы перешагнуть через оросительную канавку. — По крайней мере, мы все на это надеемся. А что ты хочешь — 95 лет! Он сказал мне: «Каликст, разыщи Серафена Монжа, чтобы перед смертью я мог облегчить свою душу».

Они миновали растущие слева от дороги бесхозные лавры Помграна. Жесткие листья, напоминающие формой наконечники копий, издавали под вечерним ветром сухой металлический шелест. Дальше путь лежал через ивняки Пон-Бернара и осиновые рощи, где нашли приют последние, задержавшиеся с отлетом, жаворонки.

Серафен старался не отставать от шагавшего впереди монаха. Вскоре они подошли к церкви. Брат Каликст, очутившись перед низкой потайной дверью, извлек из складок рясы ажурный железный ключ. В следующее мгновение Серафен услышал, как ключ поворачивается в замке с мелодичным звуком органа.

Над огороженным участком, куда они проникли, висел запах земли и свежего щебня.

— Осторожно, сынок! Не свались в яму! Хоть мы и не желали предвосхищать намерения Отца Нашего, но выкопали ее немножко загодя…

Достигнув конца чахлой аллеи карликовых буксов, брат Каликст вдруг круто повернулся и, ухватив Серафена за плечо, толкнул его в темноту стрельчатого свода.

— Если наш приор покажется тебе немного повредившимся в уме, — сказал он звучным шепотом, — помни, что хоть он и слуга Господень, но все же человек, бедный человек, готовящийся предстать перед Творцом… — Монах назидательно поднял палец. — И он раскаивается.

Брат Каликст твердой рукой увлек его в коридор, куда выходило несколько дверей; вдалеке мерцал столб лунного света, похожий на блок разрушенного свода.

— Теперь направо! — скомандовал монах. — И пригнись!

Серафен едва успел последовать его совету, задев макушкой о балку. Он очутился в комнате без окон, где под низким потолком осела ночь, с которой тщетно боролся тусклый огонек свечи. Уже с порога слышалось хриплое, затрудненное дыхание, похожее на шум кузнечных мехов. Его издавал невероятно дряхлый человек, распростертый на голой доске, зажатой между двумя каменными выступами в метре от пола.

— Это ты, Каликст? — прохрипел старец. — Ты привел Монжа?

— Он здесь, перед вами.

— Подойди, сын мой, потому что сил моих едва хватает, чтобы дышать.

Серафен подошел так близко, что почти коснулся доски, заменявшей собой ложе. Его глаза встретились с глазами старца, в которых сквозь предсмертную пелену проступал панический ужас. В следующее мгновение умирающий сделал отчаянную попытку подняться, Серафену даже показалось, что он хочет вскочить и бежать. Крик застрял у него в горле, растворившись в хрипе кузнечных мехов. Каликст бросился к старику, чтобы снова его уложить.

— Крылья! Я вижу крылья! — простонал приор.

— Ну, ну, брат Туан, перед вами всего лишь бедный грешник…

— Я — дорожный рабочий, — сказал Серафен.

Умирающий овладел собой, жизнь и сознание на какое-то время вернулись в его тело. Казалось, будто с его впалой груди снята огромная тяжесть, даже хрип кузнечных мехов постепенно сгладился, сделался тише. Брат Туан успокоился.

— В самом деле, ведь ты — дорожный рабочий… Рабочий из Люра… Но тебя точно зовут Серафен Монж? Это ты разрушил свой дом?

— Да, — ответил Серафен.

— Тогда слушай… я должен тебе кое-что рассказать…

Его глаза обшаривали лицо Серафена, словно искали решения не дающей ему покоя загадки. Они еще жили, тогда как на всем остальном уже легла печать надвигающейся смерти — запавший, беззубый рот, заострившийся нос… Только глаза да ясный спокойный лоб сумели противостоять разрушительному действию времени.

— Я расскажу о той ночи, когда ты потерял всю свою семью. Подойди ближе… Стань на колени возле моей доски — так тебе будет легче расслышать. Ах, я не уверен, что смогу добраться до конца…

Он положил на запястье Серафену иссохшую руку. Под сморщенной, пергаментной кожей уже сквозили очертания скелета, изящество, присущее смерти. Но последнее, отчаянное усилие еще взывало к жизни, к жалости; Серафен не мог противиться этому молящему призыву и тихонько сжал ладонь умирающего в своих.

Он заговорил очень быстро, так что слова следовали одно за другим, без интервалов, без пунктуации, сопровождаемые хрипом кузнечных мехов.

— Я шел из Откомба, через горы… Там, наверху, жирные монахи… А я хотел быть тощим. Мне претили праздность и сытое довольство, уж лучше жить на сквозняках, на холоде, среди руин… — Свободной рукой он дважды слабо постучал по неструганой доске. — Я хотел попасть сюда, но плохо знал дорогу. Я шел по звездам — когда они были, потому что тринадцать дней на меня лил дождь… И вот, однажды, я услышал шум — это катила свои воды Дюранс, и понял, что близок к цели. В тот вечер я промок до нитки, весь пропитался водой, точно ломтик хлеба в бульоне… Я миновал поворот Комб, возле Жиропэ… Дождь несколько минут как перестал… Надвигалась ночь. В том месте есть источник… Ты должен знать — источник, который струится бесшумно среди травы… Если ты не знаешь, можно не заметить и вступить в него, а вода в нем холодная…