И вдруг между ухмылками ларов, по лицам которых струилась вода, помутившийся взгляд Гаспара различил человека, стоявшего на краю бассейна и смотревшего, без усмешки и ненависти — просто с любопытством, как он борется со смертью. Гаспар сразу же узнал его, хоть не видел давным-давно, и понял, что если тот стоит здесь, перед ним, в ярком лунном свете, безмятежно спокойный, сунув руки в карманы, это значит, что он сейчас умрет.

И в это мгновение Гаспар разинул рот в последний раз, издав долгий хрип немого от рождения и ткнулся лицом в воду, где навеки похоронил свой страх.

Между тем собаки продолжали тащить мертвеца, как раньше тащили живого. Пытаясь выбраться, они упорно цеплялись за край бассейна, но вес Гаспара отбрасывал их назад. Они начинали сызнова. Иногда им удавалось вынырнуть из воды. В таком положении, с разинутой пастью, вываленным наружу языком и выкатившимися глазами, задыхающихся от ужаса и бессильного гнева, на них и наткнулась гренадерша.

Недовольство Гаспара заставило ее отказаться следовать за ним по пятам. Однако она продолжала бродить между деревьев с ружьем в руке, но на слишком большом расстоянии, чтобы иметь возможность ему помочь.

Добравшись до бассейна и увидев перед собой оскаленные пасти с высунутыми языками, она сразу же поняла, что эти адские твари никогда не позволят ей приблизиться. Тогда она вскинула ружье и выстрелила. Раз, другой, третий. Первому доберману она попала прямо в голову, но по второму промахнулась, и он бросился прочь, с трудом волоча за собой уже два трупа. Пес начал терять силы, и ему не удалось достичь противоположного края бассейна, на который он упорно старался выбраться.

Как раз в это время вернулся Патрис, ездивший петь серенаду под окнами Роз Сепюлькр, у мельницы на берегу Лозона. Ее нескладная сестра рискнула на мгновение выглянуть из окошка мансарды, и Патрис был уверен, что это Роз послала ее разузнать, что происходит, поскольку почти тотчас тихонечко приоткрылся ставень на ее собственном окне.

И теперь, въезжая в аллею парка Понтрадье на своей красной спортивной машине, Патрис, несмотря на разгулявшуюся стихию, чувствовал себя превосходно.

Два выстрела экономки набросились на него, точно пара сварливых котов, заставив резко затормозить. Он всегда хранил в автомобиле привезенный с фронта револьвер, который временами доставал из отделения для перчаток, чтобы любовно погладить его рукоять. Теперь Патрис выхватил его и выскочил из машины.

Сначала он решил, что стреляет отец, поскольку было примерно то время, когда Гаспар совершал свой ежевечерний двухкратный обход бассейна. Не раздумывая, Патрис пустился бежать в этом направлении и, продравшись через кусты бересклета, увидел над краем мраморной облицовки голову добермана, пытавшегося подтянуться на передних лапах. И еще он заметил служанку с ружьем в руках. Этого было достаточно, чтобы оценить ситуацию. Два выстрела заставили пса рухнуть обратно в воду. Патрис бросился вперед и лег животом на край бассейна. Тела его отца и двух собак медленно уходили под воду. С трудом ему удалось ухватиться за ошейник одного из доберманов.

— Помогите мне! — крикнул Патрис.

Гренадерша последовала его примеру и тоже уцепилась за поводок. Вдвоем они подтащили тело Гаспара к краю бассейна. Патрис на ощупь отыскал крепившийся к поясу мертвеца карабин и отцепил трупы убитых собак. Освобожденное от груза тело его отца перевернулось на спину, и луна осветила его лицо, на котором застыло выражение ужаса пополам с изумлением; рот был широко разинут, глаза вытаращены.

Патрис и гренадерша пытались вырвать труп из водяного плена, когда услышали крики, и на поверхности бассейна заплясали огни фонарей — это были арендатор с соседней фермы, его сын и дочь, прибежавшие на помощь.

— Мы уже собирались ложиться — как вдруг эти выстрелы! Мы сразу поняли: что-то здесь случилось. К счастью, стреляли с подветренной стороны, а то бы нам нипочем не расслышать…

Они повалились плашмя на облицовку бассейна и, охваченные болезненным возбуждением, пытались уцепиться за край одежды Гаспара.

— Закройте ему глаза! — кричал фермер. — Нужно сделать это немедленно! Он уже и так совсем холодный, потом ничего не выйдет!

Впятером они хватались за одежду мертвеца, но даже совместными усилиями не удавалось вытащить тело из бассейна.

В какое-то мгновение Патрис поднял глаза и заметил Шармен, бегущую к ним от кустов бересклета.

— Пустите! — сказал кто-то у него за спиной. — Дайте мне.

Обернувшись, Патрис увидел Серафена, который отстранил фермера и его дочь и, погрузив руки в воду, подтянул к себе труп Гаспара. Он ухватился за воротник его куртки и, постепенно выпрямляясь, вытащил тело на край бассейна, где осторожно опустил на мраморные плиты.

Все дрожали от холода, хотя ветер улегся, словно по волшебству, и не могли отвести глаз от мертвеца, который, так или иначе, довлел над жизнью каждого из них, и только что, вот так, окончил свой земной путь.

— Нужно унести его отсюда, — сказал после паузы фермер.

— Серафен! — позвал Патрис. — Ты берись за ноги, а мы, вдвоем, за руки.

Серафен нагнулся.

— Нет! — завизжала гренадерша, вскидывая ружье. — Это твоя вина! — выкрикнула она, поворачиваясь к Патрису. — Не привел бы ты его сюда, ничего бы не случилось! Этот парень приносит несчастье! Достаточно только поглядеть на него! — Она протянула свою руку, похожую на валек прачки, и ткнула пальцем в Серафена. — Вот, вот, поглядите! Ничего? Ах, да, вы ведь родом не из Шансора! Но я-то его насквозь вижу, сколько б он ни прятался за своим ангельским личиком! Я знаю, что он такое! Уж я-то знаю!

— Умолкни, старая ведьма! Ты сошла с ума! — прикрикнула Шармен, в то время как Патрис, улучив минуту, выхватил у гренадерши ружье.

— Для нее это тяжелый удар, — сказал он.

Они присели, чтобы поднять эту мокрую, мертвую массу, которая уже застыла, сделавшись неповоротливой, как бревно, и с ней нелегко было управляться.

Патрис и фермер взялись за левую руку, его сын и рослая, крепко сбитая дочь — за правую. Серафен тихонько отстранил Шармен и встал в ногах у трупа — на фронте ему часто доводилось выволакивать с поля тела убитых, в том числе под артобстрелом. А гренадерша всю дорогу, пока они несли мертвеца, бережно поддерживала его голову.

Кортеж тяжело протопал по главной аллее Понтрадье к дому, где на верхней ступеньке лестницы ожидала глухая, у которой, посреди ее вечного безмолвия, все же дрогнула в сердце какая-то струна. Шармен бросилась к матери, помешав ей спуститься.

В последний раз Гаспар Дюпен возвращался в свой дом, и его безжизненное тело оставляло за собой долгий мокрый след — память о прекрасном бассейне, которым он так гордился.

Серафен всю ночь провел рядом с Патрисом, бодрствуя у тела своего поверженного врага. В гостиной, где сдвинули к стенам мебель, безликую под наспех наброшенными чехлами, соорудили временное ложе, на которое и положили Гаспара — как был, в сапогах деревенского помещика, поскольку их не удавалось снять с его застывших ног. Ледяная вода способствовала преждевременному окоченению трупа.

Тут же топтался фермер, неловко переминаясь с ноги на ногу. Он не знал, как ему и детям испросить позволения удалиться: завтра утром они должны были приступить к сбору винограда. Патрис заметил его смущение и кивком выразил согласие.

Шармен в досаде грызла ногти, украдкой бросая взгляды на Серафена. Уж не взбрело ли этому недотепе в голову, что она будет всю ночь торчать у трупа отца, которого, по правде, никогда не любила? Их так некстати прерванная страсть чувствительно жалила ее неудовлетворенное тело.

В Патрисе смерть отца пробудила грустную снисходительность, которую он обычно к нему испытывал. Он сожалел, что Гаспара нет больше в живых, однако это чувство не могло целиком вырвать его из нового, счастливого состояния. Душой он все еще был там, наверху, возле мельницы Сен-Сепюлькр, уверенный, что это Роз попросила сестру поглядеть, кто устроился при таком ветре на утесе у начала каскада, чтобы сыграть ей на мандолине. Перед глазами у него продолжала стоять фигурка Роз, прильнувшая украдкой к приотворенному ставню.