Покончив с этим, он вынул из кармана два мраморных шарика и, хоть сезон игры в шарики еще не начался, сыграл сам с собой партию около ворот. Потом повисел на воротах, ожидая, не придет ли кто из товарищей, и глядя, как оживает город, движутся лошади и повозки, проезжают грузовики и первая подвода с мусором тащится к свалке. Потом вприпрыжку пересек площадку, где обычно играли девочки, и встал на руки, упираясь ногами в залитую солнцем стену. В конце концов он уселся на землю, прислонился спиной к стене и, заложив руки за голову, стал думать о наступающем лете.

— Как Дела, Эдгар?

Это пришел Скотти Кэмпбелл.

— Порядок, Скотти! — ответил Эдгар и встал. — У тебя есть шарики?

— Дома у меня тысячи две наберется, но с собой нет.

Ни у кого из мальчиков не было и тысячи шариков, а тем более у Скотти — он плохо играл и был сыном бедных родителей. Но Эдгар был не так глуп, чтобы открыто уличать Скотти во вранье, так как Скотти давно искал случая подраться, а в драке его нелегко одолеть.

Полгода назад Скотти доставалось больше других, потому что он был из семьи иммигрантов и разговаривал на шотландском диалекте, которого никто из учеников не понимал. Над Скотти издевались все, не исключая и Эдгара; все, что имело отношение к Скотти, казалось смешным: его странная мать, носившая чепец и приезжавшая в город на подводе; рыжий отец, вечно погруженный в свою Библию; илистое болото у реки, на котором иммигрантский союз отвел им участок для фермы. Но смешней всего была его лошадь, Битсер, огромный битюг с косматыми ногами. Скотти, живший за пять миль, каждый день приезжал на ней в школу, и при виде восседающей на огромном тяжеловозе коренастой фигуры с англосаксонской физиономией весь город покатывался со смеху; так продолжалось до тех пор, пока однажды Скотти не соскочил со своей лошади, испустив дикий и непонятный клич горцев, и тут же, на улице, не положил на обе лопатки Джека Мэрфи, обозвавшего его скотиной. Вкусив крови, он скоро сумел проложить себе дорогу в общество мальчиков постарше и посильнее его и одновременно тешил свое тщеславие безудержным хвастовством, в котором звучал вызов всякому, кто вздумал бы сомневаться или противоречить.

Эдгар питал к Скотти уважение, но не симпатию, хоть и не испытывал перед ним особого страха; и всякий раз, встречаясь со Скотти, он чувствовал, что когда-нибудь дело кончится дракой. Скотти постоянно искал повода для ссоры, а Эдгар старался избежать ее, и все же драка была неминуема.

Правда, наедине с Эдгаром Скотти казался не таким уж несносным. Он бахвалился, как всегда, но водиться с ним было можно.

— Что скажешь насчет новой учительницы? — обратился Скотти к Эдгару. — Видел ты ее? Она городская и, должно быть, вредная.

— Нет, не видел, — отозвался Эдгар. — Зато сегодня я подложу ей в стол большую ящерицу, знаешь, из тех, что с воротником на шее.

— Врешь, — сказал Скотти. — Кишка тонка! Ты уже поймал ящерицу?

— Пока еще нет, — ответил Эдгар. — Вот сейчас спущусь вниз и поймаю; если хочешь, пойдем вместе.

— Пошли, — согласился Скотти, и они спустились с холма, чтобы среди высокой травы и камней изловить плащеносную ящерицу — доисторическое пресмыкающееся с колючей кожей и уродливой головой.

Эдгар лучше Скотти знал, где водятся эти твари, но Скотти был не таков, чтобы слушать чьи-либо советы, и шарил самостоятельно, по большей части не там, где следовало. Сначала поиски Эдгара были не вполне серьезны, как не вполне серьезной была его похвальба. Просто ему взбрело на ум подложить ящерицу в стол новой учительнице, а теперь, когда нужно было действовать, он не чувствовал особой охоты. На беду, каждый из мальчиков, приходивших в школу, тотчас же узнавал о готовящейся проделке, и вскоре к Эдгару присоединилось еще двадцать ловцов. Общее возбуждение раззадорило Эдгара, и он взялся за дело всерьез.

Расхваставшись, Эдгар боялся, как бы его не опередили. Он был признанным знатоком ящериц и всяческого лесного зверья и по праву хотел быть первым.

— Держу пари, что ты струсишь, — сказал Том Эппльярд.

— Не суди по себе, — ответил Эдгар. — Если мы поймаем пару, я обеих посажу к ней в стол.

Эдгар знал, что за такую выходку директор жестоко накажет, и все же поторапливал своих помощников: «Поглядите-ка там… вон под тем камнем… шарьте у столба… подымите этот старый бидон… около той канавы…»

Время близилось к девяти, и похоже было, что ящерицы им уже не поймать; солнце светило еще недостаточно ярко, чтобы эти твари вылезли погреться в его лучах. В отчаянии Эдгар потряс один из деревянных столбов ограды, надеясь спугнуть притаившегося зверька, и вдруг в траве в самом деле мелькнуло что-то серое, полосатое. С криком «вот она!» Эдгар кинулся в погоню.

Ящерице некуда было спастись. Мальчики отрезали ей все пути, и Эдгар, на глазах у восхищенных товарищей, нагнулся и схватил ее. Это было жуткое чудовище длиной около фута, усеянное колючками. Обороняясь, ящерица распустила свой воротник, чтобы устрашить врагов. Все мальчики знали, что укус ее овальных зубов не смертелен, но ядовит и может причинить сильную боль.

Эдгар схватил ящерицу позади воротника и замахнулся ею, чтобы напугать остальных. Затем он стал поглаживать белое брюшко от хвоста к голове, чтобы усыпить ящерицу. Прозвенел звонок, и Эдгар, продолжая поглаживать ящерицу, направился к школе, окруженный ребятами.

— Осторожно! — шепнул один из них. — Как бы Съелмел не увидел. — Такое прозвище носил директор школы мистер Смелл.

Ученики рассыпались в стороны, и каждый класс построился, чтобы идти на занятия. Эдгар проскользнул вперед, поднял крышку учительского стола, стоявшего у доски, еще несколько раз провел ладонью по брюшку ящерицы и осторожно положил ее в ящик для мела; воротник ящерицы был распущен, а сонные глаза свирепо уставились в пространство. Когда ученики вошли в класс, Эдгар уже сидел на своем месте.

Мистер Смелл явился вместе с новой учительницей, чтобы познакомить ее с классом, и у Эдгара мелькнула страшная мысль: а вдруг Съел-мел сам поднимет крышку! Этого он не предусмотрел. Мистер Смелл стоял у стола и, обращаясь к классу, барабанил пальцами по крышке.

— Ученики шестого класса, — начал он с плохо скрытым раздражением человека, вынужденного разговаривать с деревенскими оборванцами и баптистами из лесных зарослей. — Это мисс Хармсворт, она будет заниматься с вами до конца года.

На какое-то мгновение Эдгар оторвал взгляд от стола и посмотрел на мисс Хармсворт. Это была подвижная молодая женщина с черными как смоль волосами и румяным лицом, типичная жительница большого города, изящная и элегантная в своем сером шерстяном платье. Она смутилась под взглядами двух десятков двенадцатилетних разбойников. Они бесцеремонно рассматривали ее, стараясь определить, строгая она или нет; и каждый из них сразу же подумал то, что Пэтчи Уайт шепнул Эдгару:

— Она не строгая.

— Уайт! Ты перепишешь двадцать раз правило о том, что ученики должны молчать, когда их не спрашивают, — сказал мистер Смелл, чей узкий английский костюм был символом его респектабельности, а в гневной складке губ притаилась угроза. — Предупреждаю, — продолжал он, — всякий проступок, всякое нарушение порядка и дисциплины, всякую попытку злоупотребить тем, что мисс Хармсворт — человек новый, я буду пресекать; зачинщики мне известны. Ты, Уайт, ты, Кэмпбелл, ты, Аллан, и вы, три девочки в первом ряду, встаньте! Вы слышали, что я сказал? За всякое непослушание вы будете наказаны: порка, карцер или записка родителям. Садитесь. Аллан, выйди сюда, покажись мне. Где твои башмаки?

— Дома, сэр, — ответил Эдгар, весь красный от смущения, пряча ногу за ногу и поджимая пальцы. Теперь он стыдился своей оборванной одежды, серой фланелевой рубашки без воротника, коротких заплатанных штанов, подтяжек, прикрученных к штанам проволокой. Его загорелые босые ноги были забрызганы грязью, а мятая рубаха выбилась и торчала сзади. Мальчик поспешил заправить ее.

— Вечно ты ходишь грязный и неряшливый, — сказал мистер Смелл. — Ты когда-нибудь умываешься?