Дышать в карете было нечем. Воздух был тяжелый, а минут через пять стал еще и липкий. Он как будто налипал на тело, оставляя на наших синих мундирах темные пятна. Узкие же окна, через которые удобно отстреливаться, свежего воздуха почти не пропускали. Болтать сил после схватки не было, однако скука быстро взяла свое. Карета катилась по улицам Севастополя весьма неспешно.

— Интересный у вас пистолет, ротмистр, — сказал поручик. — Я таких никогда не видел.

— Это маузер, — ответил я, вытаскивая оружие и кобуры и протягивая его поручику. — Немецкая игрушка. Трофейный. Знатная штука. Двадцать патронов в магазине.

Этот маузер я забрал с трупа Черного Абдуллы. Башибузуку он был без надобности. Никто, в общем-то, не возражал против того, что возьму себе этот трофей. Мой старый пистолет остался лежать в чемодане. Правда, под эту модель пришлось перешивать кобуру.

— Подумать только, — протянул поручик. — Двадцать патронов. Страшное дело. Калибр только маловат. Убойная сила, наверное, меньше, чем у наших револьверов.

— Есть такое, — кивнул я. — Но это компенсируется большим количеством патронов. Три патрона против одного в смит-вессоне. И бьет точнее на большее расстояние.

Поручик поглядел на прицельную рамку. Там были отметки до тысячи метров. Поручик провел на ней бегунком. Вернул обратно.

— И что, на самом деле, бьет на километр? — подивился он, возвращая мне пистолет.

— Ну, не такое уж это чудо-оружие, — усмехнулся я. — Даже из винтовки на километр вряд ли попадешь, если стрелять без оптического прицела. А уж из пистолета так и подавно. Я ни разу не стрелял дальше чем на пятнадцать метров. Но на этой дистанции маузер бьет очень точно. В глаз, конечно, не попадешь, а вот в голову — запросто.

Наша карета остановилась. Дверца отворилась. На подножку забрался жандармский унтер с карабином через плечо. Ни слова не говоря, он сверился с бумагой, которую держал в руках. Кивнул то ли самому себе, то ли нам. И захлопнул дверцу. Через минуту карета двинулась дальше.

— Оцепление порта, — объяснил поручик. — Наше описание передали заранее. У второго кольца, того, что непосредственно охраняет пирс, куда причалит «Александр Второй», есть даже наши фотокарточки.

— Строго все, — кивнул я.

— Предельно, — подтвердил поручик. — Посольство охраняется по первому разряду. Высочайшее распоряжение. А у нас тут такой дурдом творится. Чувствую, полетят еще головы после нападения на нас с вами, ротмистр.

Я только плечами пожал. Говорить, что полетят эти головы, в общем-то, за дело, мне совсем не хотелось. Поручик ведь служил здесь — вместе с теми, о чьих головах мы говорили, а, скорее, даже под их начальством. И ему не слишком приятны будут мои слова.

Так, в молчании, миновали мы и второе кольцо оцепления. Только там нас попросили выйти из кареты. И точно так же, под конвоем, меня, словно арестанта, проводили до сходен «Императора Александра Второго».

Я даже на мгновение замер около сходен. Очень уж впечатляюще выглядел броненосец. Новой модели, спущенный на воду едва ли не в прошлом году корабль поражал своей мощью. Орудийные башни грозят любому врагу зачехленными орудиями. Стволы главного калибра смотрят в небо — их сразу два, для того чтобы вести огонь как можно быстрее. Те же, что поменьше, торчат из башен сразу по три. Башен этих пять штук. Три на носу. Еще пара — на корме.

Но впечатляли не они. Большие пушки мне приходилось видать в Кронштадте. Там в фортах даже побольше образцы имеются. А вот мощный таран, о который разбивались мелкие волны, и укрытые в каучуковые чехлы дисковые лезвия, — совсем другое дело.

Казалось, теперь, когда пушки стреляют на многие километры, в чем-то подобном нет смысла. Однако развитие металлургии довело как раз до обратного. Болванки, даже самых больших калибров, бывало отлетали от брони современных линкоров, оставляя на них только глубокие царапины. А уж при мизерном проценте попадания это и вовсе часто делало пушки практически бесполезными. И не раз корабли сходились буквально на пистолетный выстрел, обрушивая на вражескую палубу снаряды средних и малых калибров. В то время как под водой свое страшное дело делали такие вот дисковые лезвия и длинные тараны. При удаче они могли отправить самый мощный броненосец противника на дно за считанные минуты. Правда, чаще всего корабли расходились, не доводя до страшной гибели среди обломков.

Жить-то всем хочется.

Частично убранные под днище дисковые лезвия все равно мешали кораблю нормально причалить. Поэтому на броненосец вело двое сходен. Первые переброшены с пристани на лезвие. Вторые уже поднимались с полотна дисковой пилы на борт. У первых дежурил очередной наряд жандармов. Хотя, в общем-то, на пристани рядом с «Императором Александром» никого не было. За исключением нас с поручиком и нашего конвоя.

Еще у сходен стоял военно-морской офицер с мичманскими погонами на белом кителе. Он приветствовал меня воинским салютом.

— Задерживаетесь, — сказал он. — Вы должны были прибыть, — он глянул на свой хронометр, который демонстративно держал в руке и даже с открытой крышкой, — в одиннадцать десять. А сейчас одиннадцать тридцать две. Разрешите поинтересоваться, чем вызвана подобная задержка, ротмистр?

— Получите по радио сводку происшествий в Севастополе, — ответил я, — тогда и узнаете.

Я обернулся к поручику. Тот отдал мне честь. Я козырнул в ответ. И протянул ему руку.

— Бывайте, поручик.

— С богом, ротмистр.

Мы пожали друг другу руки. И я повернулся обратно к мичману. Поручик же вернулся в карету.

Мичман все более демонстрировал нетерпение. Однако ничего не стал говорить. Только щелкнул крышкой хронометра.

Мы с ним спустились по сходням на диск пилы.

— Осторожнее, — не оборачиваясь, произнес мичман. — Пила закрыта каучуковым чехлом только снизу и по режущей кромке. Сейчас мы пойдем по крашеному металлу. Постарайтесь не упасть, ротмистр.

Я ничего на это отвечать не стал. Быть может, это у меня просто дурное настроение, поэтому и кажется, что мичман пытается уязвить меня едва ли не каждым словом. А он просто предупреждает меня об опасности падения.

— Когда я могу представиться капитану «Александра»? — поинтересовался я, когда мы миновали скользкую поверхность пилы и остановились у сходен.

— Через полчаса, — оглядев меня с головы до ног, произнес мичман, — когда наш корабль покинет акваторию Севастополя. Но нужды в этом нет. Достаточно будет представления вашему начальнику.

Мне еще отчаянней захотелось врезать мичману по его надутой флотской физиономии.

— Матрос проводит вас, — кивнул мичман на здоровяка с лихо закрученными усами.

Ему как будто не терпелось избавиться от меня. А мне очень хотелось просто плюнуть ему вслед.

— Пожалуйте, вашбродь, — густым басом, какому бы позавидовал и оперный певец, произнес матрос.

Он проводил меня по кораблю. Тяжелые башмаки его глухо стучали по металлу палубы. А вот мне в туфлях было, действительно, тяжеловато. Шагать приходилось с носка на пятку. Если же я неосторожно наступал на каблук, то почти гарантированно терял равновесие. Но всякий раз меня поддерживал матрос. Он ловко хватал меня под локоть, не давая упасть.

Мимо нас то и дело пробегали другие матросы. Размеренным шагом мерили палубу офицеры в белых кителях. С ними я обменивался короткими салютами.

— Вы, вашбродь, на броненосцах бывали раньше? — по пути спросил у меня матрос.

— Не приходилось, — ответил я.

— По правому борту следует идти всегда к носу, — объяснил матрос, — по левому — всегда на корму.

Я кивнул ему. И тут же едва не полетел на палубу. Матрос подхватил меня под локоть.

Но вот мы ушли наконец в надстройку. И уже спустя несколько минут остановились у двери каюты, выделенной мне.

— Сосед ваш сейчас в каюте, — сказал напоследок матрос. Он отдал мне честь — и отправился по другим делам.

Я вежливо постучался в деревянную дверь каюты — и вошел.