Существовавшие до этого концепции, как уже сказано, в первую очередь связывали роман с акцентированием внимания на герое как личности и его сложных отношениях с миром. Очевидным изъяном этих концепций была чрезмерная обобщенность в понимании как личности, так и общества. Поэтому дальнейшее уточнение и выявление специфики романа требовало более глубокого обоснования понятий общества и личности. Современное состояние психологии, философии, этики, культурологии позволило внести большую ясность в понимание личности, разграничив понятия «человек», «индивид», «личность» и подчеркнув, что личность – это индивид, обладающий определенным уровнем сознания и самосознания. Исследования социологов подтвердили, что категория «общество» тоже чрезмерно широка и целесообразно использовать при его изучении понятия «макросреда», «среда», «микросреда», «среда личности», помогающие более конкретно объяснить взаимоотношения индивида и общества.
Опираясь на достижения смежных наук и рассматривая роман как разновидность содержательной жанровой формы, можно утверждать, что определяющим типологическим качеством романа как жанра является наличие такой ситуации, в центре которой оказывается романная микросреда, представленная, как правило, одной, двумя или тремя героями-личностями. Судьба таких героев разворачивается на фоне и в соприкосновении со средой, представленной разным числом персонажей. Вследствие этого в романе всегда имеет место дифференциация персонажей, сказывающаяся в первую очередь в выдвижении на передний план героев, составляющих микросреду, которым отдается большая часть воспроизводимого в романе пространства и времени. В связи с этим романный сюжет, стремясь к широте и масштабности, как правило, ограничен в пространстве и времени тем периодом жизни героев, который необходим для проявления или становления их мироощущения, для обретения ими наиболее внятной, с точки зрения героя и автора, жизненной позиции. Этот период может быть относительно кратким, как в романах Тургенева, более длительным, как в романах Констана, Пушкина, Лермонтова, и весьма продолжительным, как в романах О. Бальзака, Л. Толстого, Т. Манна, Дж. Голсуорси и др. Словом, пространственно-временная организация, или романный хронотоп, определяется центральным звеном романной ситуации, т. е. судьбами героев, составляющих так называемую романную микросреду.
Дифференциация персонажей, отражая соотношение микросреды и среды, фиксирует конфликтность романной ситуации («разлад между поэзией сердца и противостоящей ей прозой отношений», как писал Гегель). Правда, конфликтность может проявляться по-разному. В одних случаях она возникает в результате борьбы героев за свое место под солнцем, за положение в обществе, как это было в авантюрно-плутовских романах, а отчасти в романах Стендаля («Красное и черное») и Бальзака («Утраченные иллюзии»). В большинстве случаев конфликтность обнаруживается в драматизме, который окрашивает настроения героев и их жизнь. Примеров тому великое множество.
Пристальное внимание к внутреннему миру личности рождает психологизм, который может быть прямым (в диалогах, монологах и репликах), косвенным (в поступках, жестах, портретах), тайным, как говорил Тургенев, и явным, обнаженным, «наглядным», как это показал Достоевский. Он может проявляться в психологически окрашенных поступках, высказываниях, психологически насыщенных портретных и иного рода деталях.
Стремление к анализу и оценке внутреннего мира героев неизбежно порождает желание продемонстрировать и оценить значимость этого мира, степень его авторитетности и истинности. Очевиднее всего это качество обнаруживается в кульминационных моментах сюжета и его развязке, как отражение результата жизненного и духовного пути героя на том этапе его жизни, который изображен в романе. Ощущение итоговости является показателем завершенности романной ситуации, или монологизма (Эсалнек, 2004).
Идея монологизма и завершенности, как уже сказано, полемически воспринималась Бахтиным и представлялась неорганичной для романа. Вероятно, одним из стимулов для такого восприятия служила атмосфера современной жизни и русская литература советского периода, которая нередко культивировала героя, для которого авторитарное слово, т. е. мысль о необходимости самоотречения, гражданского долга, отдачи себя общему делу казалась вполне убедительной. Внутренне полемизируя с Бахтиным, венгерский ученый Д. Кираи писал: «Разрешение романной ситуации не может обойтись без разрешения ситуации завершенностью судьбы… завершенность насыщена нравственными выводами для самих героев и для читателя, это и становится главной задачей завершения» (Кираи, 1974).
На абсолютизацию Бахтиным мысли о самостоятельности героев, о независимости их позиции от автора, а главное, об отсутствии в романе «убедительного слова» обращали внимание и другие исследователи. «По самому существу своему роман имеет дело не с множеством равнозначных правд-мировоззрений, а с одной единственной правдой – правдой героя. Являясь полноправным носителем «романной» правды, герой неизбежно находится в привилегированном положении» (Косиков, 1976). Не находя в советской литературе романа, изображающего свободную, независимую личность, не отягощенную авторитарными представлениями своей эпохи, Бахтин, конечно, был прав. Но приписывая подобные качества любому роману, вряд ли был справедлив и «впадал в преувеличение от увлечения». Отсюда можно сделать вывод, что и монологизм является органическим качеством романа, объяснимым романной ситуацией.
Сопоставительное изучение двух основных жанров мировой литературы, характерное для многих работ генологического профиля, по-видимому, не случайно, потому что ориентация на эти жанры позволяет представить специфику многих других соприкасающихся с ними жанров. «Соприкосновение» дает разные вариации. Во-первых, хорошо известно, что в истории литературы появляются жанровые образования, порожденные совмещением двух жанровых тенденций, одна из которых оказывается романической, а другая ассоциируется с произведениями героической ориентации. В их числе роман-эпопея, к которому законно причисляются «Война и мир» Толстого и «Тихий Дон» Шолохова. Другим жанром, в котором романное начало внутренне сплетается с мифологическим, является роман-миф. Примером могут служить романы Т. Манна («Иосиф и его братья»), русско-киргизского писателя Ч. Айтматова («И дольше века длится день») и др.
Кроме того, под именем романа нередко выступают произведения, которые не получили иного обозначения, но все же отличаются от героического и романного эпоса, так как основное их содержание составляет не изображение общества в момент его становления, как в героическом эпосе, не изображение общества во взаимоотношениях с личностью, противостоящей ему своим духовными возможностями, как в романе, а воспроизведение жизни и быта той или иной социальной среды без ее дифференциации, с акцентом на ее стабильности, неизменности и очень часто консервативности. Этот тип произведений ведет свою родословную с древнеримской литературы, находит себе место в литературе Средневековья, Возрождения и в последующие эпохи.
В 20—30-е годы XIX в. в русской критике появилось словосочетание «нравоописательный роман». Современные ученые использовали понятие нравоописание для терминологического обозначения жанровых особенностей подобного типа произведений. Подробно и основательно об этом типе жанров, еще называемом этологическим, говорится в работах Г.Н. Поспелова (Проблемы исторического развития литературы, 1972), Л.В. Чернец (Литературные жанры, 1982) и ряде статей других авторов. В русской литературе к подобному жанровому типу можно отнести названное поэмой повествование Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», а в XX в. – многие произведения так называемой деревенской прозы, в которых преобладает тяготение к воспроизведению устоявшегося быта, показанного в аспекте разной эмоциональной тональности. Сочинения этологического плана могут быть разного объема: развернутые, как названная поэма Некрасова, среднего масштаба, к которым относятся повести В. Белова, В. Распутина, В. Астафьева, и совсем небольшие, к числу которых принадлежат многочисленные очерки, появившиеся в русской и западноевропейских литературах в 40-е годы XIX в. и продолжавшие жить в XX в. (Местергази, 2006).