Изучение языка фольклора сравнительно с разговорной речью диалекта встречается с большими затруднениями из-за неточности записи фольклорных текстов[54]. Однако записи песен, даже неточные в фонетическом отношении, все же обычно сохраняют точную фиксацию и суффиксов, и лексики. Ведь и применительно к литературному языку было бы трудно изменять суффиксы, так как этим легко можно было бы нарушить ритмическую структуру песни.

Другое дело отражение в фольклорных записях фонетической стороны песни. Здесь придется признать, что большая часть сборников не представляет вполне доброкачественный материал. Приходится с сожалением констатировать, что как раз записи последнего времени стали значительно менее точными, чем записи, производимые в начале XX в. – например, записи фольклорных произведений Григорьева, Ончукова, братьев Соколовых, не говоря уже о записях лингвистов – А.А. Шахматова, Н.Н. Дурново и др. Несомненно, на неточность записи фольклорных произведений влияет тот факт, что точные записи трудны для публикации и обычно при публикации теряют свою точность; особенно это следует сказать о периферийных издательствах, где прямо калечат фольклорный текст. Если подобный искалеченный текст может дать известный материал для анализа содержания фольклорных произведений, то для анализа художественных средств фольклора такой материал мало пригоден. Многие издательства, боясь того, что их издание будет недостаточно популярно, массово, отказываются печатать точную запись фольклора. Задачи научного издания смешиваются с задачами популяризации фольклора, при этом основными часто считаются издания для детей. Никто не будет возражать против того, что издательству для детей нельзя печатать фольклорные тексты в фонетической транскрипции. Это могло бы содействовать понижению грамотности. Но, с другой стороны, нельзя по изданию, рассчитанному для детей, анализировать художественную форму фольклора.

В частности, в фольклорных записях очень редко отмечалась йотация гласных в песенном тексте[55].

Широко встречается при пении вставка гласных в группу согласных. Встает вопрос, объясняется ли этот факт только стремлением оканчивать каждый слог гласным звуком или иногда такая вставка объясняется стремлением эмоционально окрасить отдельные слова. В этом отношении следует изучить эмоциональное исполнение русских песен цыганами, где очень распространены вставки гласных в группы согласных[56].

Ян Оравец отмечает, что в песнях села Розбеги мы встречаем вставные гласные в тех положениях, в которых диалект (в коммуникативной функции) их не знает. Например: «Prнde veter, tuhi veter, veter юitko vimlaci…» А при разговоре только: vetr, metr, litr, Petr, kmotr[57]. Говоря о признаках, которыми художественный стиль отличается от стиля диалекта в его коммуникативной функции, Ян Оравец пишет: «Речь идет о стирании фонетических и морфологических признаков, тех признаков, которые не имеют соседние диалекты. Такое оттеснение устных диалектных элементов и приспособление данного наречия к окрестным диалектам мы могли бы, согласно современным взглядам, назвать созданием интердиалекта»[58].

В фольклоре, особенно в песенном фольклоре, мы редко встречаем использование фонетических особенностей говора как одного из приемов речевой характеристики. Не то в литературе и особенно в драматургии. Здесь при исполнении пьес из деревенской жизни, а также при исполнении ролей лиц духовного звания артисты очень часто используют оканье или «г» фрикативное в целях речевой характеристики отдельных ролей, В фольклоре фонетические особенности как средства речевой характеристики мы встречаем довольно часто в сказках, в первую очередь в сказках юмористических и сатирических при речевой характеристике представителей других народов: немца, еврея, украинца и т. п. Подобные речевые характеристики часто встречаются также в народной драме.

Морфология народной песни в большей степени отличается от морфологии диалекта в его коммуникативной функции, чем фонетика народной песни от фонетики разговорной формы диалекта. При анализе болгарской песни Л. Андрейчин указывает, что болгарская песня удерживает старые формы, так как замена старой формы новыми повела бы к нарушению ритма. В качестве примера он приводит восьмисложный стих: «Радка майцы си думаше». Если бы певец вместо старой формы образования падежа при помощи суффикса употребил нынешнюю форму дательного падежа, образованную при помощи предлога, то мы получили бы вместо восьмисложного девятисложный стих, т. е. «Радка на майка си думаше»[59].

Таким образом, древние морфологические черты становятся специфическими песенными чертами.

Иногда прежние падежные формы осмысляются по-новому, например, винительный падеж как именительный:

Характерной чертой языка болгарских песен является употребление в них существительных и прилагательных без постпозитивного члена. Так в песне поется: «Я си залюлей най-малко братче», тогда как в разговорной речи должно бы было быть: «Я си залюлей най-малкото братче». Или в песне: «Стоян през гора вървеше» вместо разговорного: «Стоян през гората вървеше».

Л. Андрейчин указывает, что и после того, как в разговорной речи установилась форма с постпозитивным членом, в песне в прилагательных и существительных оставалась нечлененная форма. Эта форма употреблялась как особая поэтическая вольность, как особое средство в песенной поэтике. В песнях мы встречаем и форму без постпозитивного члена, и форму с постпозитивным членом, например:

А рядом встречаем:

Архаизмом, сохранившемся только в языке песни, Л. Андрейчин считает смешение в песне различных форм прошедшего времени[62].

В песне мы встречаем такое смешение глагольных форм прошедшего времени:

Или:

Употребление форм прошедшего времени, как-то: залюля, вдигнаха, послуша, взе и прочих рядом с такими формами, как: дошла, седнала, спуснали, взела, венчали, в современном болгарском языке не допускается, в песне же мы это встречаем.