Однако и Самохин, и Суханов знали, что это не так. Уложенный поверх пазового выступа сфагнум, будучи придавлен бревном сверху плюс массой остального строения (к каковой присоединится и засыпанная землёй крыша), утрамбовывается в тонюсенькую полоску торфа. И торф этот держит тепло нисколько не хуже исконно используемой для этих целей пакли.

Наступили давно ожидаемые холода. Небо из бирюзово-выгоревшего стало просто светло-серым с лёгким уклоном в голубизну. Утром на тропинках, вытоптанных по направлению к реке, хрустели иголки осеннего льда. Вода в кружках застывала.

Отделочные работы – накатка крыши, установка нар, стола – как обычно, заняли столько же, сколько само возведение сруба, то есть ещё дней пять. Наконец уродливое пузатое ржавое чудовище, в прошлом – бочка-трёхсотка, а ныне душа избы – печка, – было водружено внутрь, трубы – установлены, и Лёша Сидоров торжественно поднёс спичку к жёлтой кудели наваленной внутри бочки строительной стружки. Печь словно вдохнула в себя воздух, загудела, захлопотала, в доме запахло обгорающей ржавчиной – и жизнью. Накануне переезда Самохин вышел на связь с базой (сеансы становились всё реже и реже, ибо пришла пора беречь батареи), и на вопрос о сроках вывоза ему уклончиво ответили: решается. Однако прозрачно намекнули на то, что экипажа с необходимыми допусками внеаэродромной посадки может не быть до самого Нового года, и поинтересовались, какие припасы им можно было бы сбросить с борта.

Самохин в числе первоочередных вещей назвал те же батареи для радиостанции, сахар, муку и, если возможно, гвозди и верёвки. Во вторую же очередь он просил прислать запас тёплых вещей, прежде всего обуви, и, по возможности, кошмы для утепления жилища, а также кровельное железо для труб и разных мелких надобностей. Начальство помялось-помялось, тем не менее согласилось, что было воспринято Самохиным и Сухановым как плохой знак: похоже, их собирались забрать как можно позднее…

Следует заметить, что Иванов и Сидоров вели себя в этой ситуации так, как будто всё развивалось наилучшим образом. Прораб Суханов закрыл им наряд на строительство зимнего домика, что обеспечивало дополнительные средства и, возможно, премиальные, поэтому мужики не торопясь занимались заготовкой дров и ловлей рыбы.

– Деньги целее останутся, – философски сказал Иванов. – А то бы уже пропились насмерть.

Семей ни у кого из них не было.

Все ждали снега.

Но прежде чем появился снег, со стороны Алдана пришёл самолёт.

Это был неторопливый, уверенный в себе Ли-2, ветеран эпопеи освоения советского Севера. И управлял им, судя по всему, точно такой же ветеран, ас ледовых разведок и геологических забросок… Потому что самолёт дважды пробарражировал над длинной марью, начинавшейся в полукилометре за лесом, указывая точку возможного сброса, затем принялся нарезать круги чуть в стороне, давая людям возможность подойти поближе к площадке. Затем низко, на бреющем полёте, прошёл над заболоченным, уже начавшим замерзать пространством и сбросил вымпел для пристрелки.

Следующим заходом машина при подходе к мари замедлила движение и, казалось, едва не зависла над болотом. Из брюха самолёта выскользнули четыре железные бочки из-под горючего и две молочные фляги. Все затаили дыхание, ожидая, что сейчас вслед за грузом в тайгу рухнет и сам самолёт, – настолько полной была иллюзия того, что машина просто остановилась в воздухе. В этот самый момент самолёт взревел и прыгнул вперёд, набирая скорость и врезаясь в высоту. Затем сделал ещё один круг над площадкой – наверное, чтобы убедиться, что люди уже подходят к сброшенному грузу, – и, извиняясь, покачал крыльями, после чего ушёл на восток, к Охотску.

– Ас. Наверное, из полярников, – проговорил Суханов, следя за тем, как самолёт исчезает в небе. – Вот этот финт – с остановкой в воздухе – он смертельно опасен, чуть промухаешь со скоростью – и машина валится вниз, как топор. Я такое видал на Бараборке пять лет назад. Ан-2 довыделывался. Очень уверенный человек этот командир.

Финт неизвестного командира, по большому счёту, сработал. Обычно снаряжение в сбрасываемых с борта бочках как минимум перемешивалось, как максимум – превращалось в труху. В этом же случае не лопнуло даже ни одной консервной банки и не сломалось ни одного элемента в батареях радиостанции. По иронии судьбы больше всего пострадала четвёртая бочка – с керосином для ламп. Каким-то невероятным, как всегда, образом она в верховом болоте обнаружила одиноко стоящий валун и треснулась об него краем обруча. Вовремя подбежавшие мужики перевернули её отверстием кверху.

– Не, мужики, нас тут точно зимовать оставят. Ишь сколько топлива сбросили, – покачал головой Сидоров.

На самом деле с топливом объяснение было гораздо проще: двухсотлитровая железная бочка была одним из самых доступных видов тары, а керосин в недемократическом Советском Союзе стоил копейки. Поэтому геологическим снабженцам было проще погрузить на борт целую бочку (исходя из соображений «запас карман не трёт», конечно), нежели разливать всепроникающую жидкость ещё по каким-нибудь ёмкостям.

Весь остальной груз превзошёл самые смелые ожидания как Самохина, так и Суханова: войлочные кошмы, тёсла, меховые унты, гвозди «сотка» и «стопятидесятка», кровельное железо, патроны к карабину, оленьи кукули, долженствующие заменить ватные маршрутные спальники, мука, сахар, чай и сгущёнка. Батареи для радиостанции, само собой.

Первый же сеанс радиосвязи принёс некоторую определённость: начальник партии сообщил, что их, кровь из носу, постараются вывезти из тайги к Новому году, построенное же зимовье будет служить опорной базой для полевых отрядов, действующих в данном районе, на следующий год. Поэтому предлагалось «залабазировать» излишки снаряжения, а также построить возле основного зимовья баню. Молочные фляги для воды (наполненные пока мукой и сахаром), а также львиная доля листового железа предназначались как раз для неё.

Самохин и Суханов переглянулись.

Похоже, что начальство беспокоила в отношении их отряда та же мысль, что не давала покоя «старшему составу» в отношении «младшего» внутри их маленького коллектива. Для того чтобы люди не опустились и, не дай бог, не почувствовали себя брошенными, им дали несколько сложных заданий, выполнение которых потребует времени и значительного напряжения сил.

– Ещё и любить нас теперь будут за этот керосин два раза в неделю, – мрачно сказал Сидоров. Он был пессимистом по жизни и идеал бытия представлял как абсолютное ничегонеделание. Трудился же он всю свою жизнь как вол…

Естественно, вместо слова «любить» он употребил другой глагол, нецензурный.

Пока ближайшие болота не засыпало снегом, Суханов отрядил все наличные силы на заготовку мха. Мох крошился и сыпался, но его складывали в одну из палаток, где ему и надлежало храниться до того момента, пока он не превратится в тонкую сухую прослойку между сдавившими его брёвнами.

По всем таёжным канонам баню предполагалось делать не более чем три на три метра. Любой, кто когда-нибудь строил своё жилище из брёвен, знает, что усилия по постройке напрямую зависят от размеров этого жилья. Поэтому после обширных хором, в которых ребята расположились «всем колхозом», устройство небольшой приземистой баньки показалось им малозначительным и совершенно не трудозатратным делом. В качестве печки и ёмкости для холодной воды были использованы всё те же бочки из-под горючего.

Читателя, может, немного удивит, почему я не пишу ничего о заготовке пищи в этой ситуации. Но «продовольственная программа» в полном объёме была выполнена за два дня до сброса груза тем же Лёшей Сидоровым, который, прогуливаясь с карабином вдоль реки, натолкнулся на лосиху с прошлогодним отпрыском и уложил их с одной обоймы. Мясо геологи повесили на ветру (температура устойчиво держалась возле нуля, поэтому оно не портилось), а шкуры растянули в одной из палаток – сушиться. Лосиные шкуры, дубовые, как фанера, можно было прибить на стены с внутренней стороны дома. Мяса же должно было хватить минимум на пол зимы.