— Перестань, это же улика! Мы должны уйти чистыми и моли Бога, чтобы нам никто не встретился на лестнице.

— Алик, я не согласен! — решительно возразил Ройтс. Все это барахло нужно брать с собой…почти на каждой вещи отпечатки наших пальцев.

Ройтс подошел к секции и вытащил из нее обе иконы и, не глядя на Пуглова, положил их к остальным, уложенным на занавеске, вещам.

— Из-за твоей жадности мы погорим, — сдавая позиции, проговорил Пуглов. От боли у него разламывалась голова. — Черт с тобой, бери, но помни, что ты подписываешь себе приговор — преднамеренное убийство с целью ограбления, а это минимум — восемь, максимум — секир башка… — И Пуглов пальцем провел по горлу.

— Это чистая самооборона, — Ройтс подошел к трюмо и взял с него баллончик дезодоранта. Когда Лелька и Пуглов с узлом уже были в прихожей, он тщательно опылил все углы и квартиры. Это были, по его мнению, профилактические меры против милицейских собак-ищеек. Закончил он в гостиной.

Уходя, Ройтс обернулся. Из-под стола белела рука Симчика. На среднем пальце поблескивал толстый с печаткой перстень. Колебался недолго. Он возвратился к трупу и начал сдергивать кольцо с негнущегося пальца. Однако оно не поддавалось и тогда Таракан, схватив со стола кухонный нож, принялся отпиливать палец. Его тихо окликнул Пуглов. Ройтс еще раз дернул кольцо и почувствовал, как тело Симчика вдруг шевельнулось.

Ройтса охватил безумный страх и он, бросив под стол нож, побежал на выход. Но тот же страх заставил его вернуться — осознал, какую отменную улику он оставляет на месте преступления. Он стал шарить под столом, но нож, словно сквозь землю провалился. Его пальцы коснулись Симчика и он ощутил гладкое, но уже набирающее неживую упругость тело. Когда, наконец, он нащупал рукоятку ножа, пальцы соприкоснулись с чем-то липким. Он вытер нож о рубашку Симчика и положил его себе в карман. На почти негнущихся ногах он покидал это дьяволом меченое место…

Ко всем похищенным вещам из квартиры Симчика присоединилась соломенная шляпа. Пуглов снял ее с вешалки и нацепил на раненую голову.

Когда они выходили из квартиры, где-то на верхнем этаже открылась дверь и чей-то женский голос крикнул: «Валера, если не будет кефира, возьми ряженки…»

Всю дорогу Лелька плакала.

— Кретины, — стонала она, — втравили в такую грязную авантюру…Это же убийство…

— Заткнись! — резко осек ее Ройтс. — Ты ведь знаешь, что никто не собирался его убивать. Это несчастный случай и такое может произойти с любым из нас.

— Да? Но ведь можно было вызвать «скорую», он еще был живой, — не унималась Волкогонова. — Если нас застукают, я не перенесу тюрьмы.

— Что ты, Лелик, глупости говоришь! — Пуглов слегка повысил голос. — В тюрьме тоже люди и не надо заноситься…И, между прочим, попадешь туда, если не будешь держать себя в руках.

Вдруг Ройтс резко затормозил.

— Олух царя небесного! — воскликнул Ройтс. — Я же на серванте оставил зажигалку…мои отпечатки, — он начал уже разворачиваться, когда Пуглов наконец отреагировал:

— Не смей, старик, этого делать! Успокойся, я знаю, ты взвинчен, но глупости делать не позволю.

— Алик, это не глупости. Из-за этой е….й зажигалки и нам будет хана. Ты же понимаешь, что у всех, кто попадает СИЗО, снимаются отпечатки пальцев… А мы там с тобой уже были…Я сейчас отвезу вас на автовокзал, а сам смотаюсь к Симчику.

Развернув на крутом вираже «опель», Ройтс на скоростях устремился в сторону автовокзала.

Лелька притихла. Когда первая волна страха и возбуждения прошла и когда она в кармане сарафана нащупала тюбик с таблетками, ей открылась безмерная глупость содеянного. Она не выполнила инструкцию Пуглова и вместо двух таблеток положила в стакан Симчика одну…

Незаметно, вместе с недокуренной сигаретой она выбросила в форточку тюбик с оставшейся таблеткой. Он разбился и его содержимое вместе с осколками стекла катилось вслед за машиной.

Когда до автовокзала оставался один квартал, Ройтс вдруг даванул на тормоз. Переложив баранку круто вбок, и сделав лихой разворот, он снова устремился в сторону дома.

Лелька безучастно смотрела в окно — ей виделся мир в абсолютно серых тонах. Она не обратила никакого внимания на нелогичное поведение Игоря. Пуглов нагнулся и заглянул в лицо приятеля — он не мог постичь выкрутасов Ройтса.

— Алик, дай сигарету, — обратился к нему Ройтс. Прикурив, сказал: — Смотри, Алик, зажигалку-сучку, я, оказывается, засунул в спешке во внутренний карман. Вот она! Нервы, черт бы их побрал.

Пуглов снял с головы шляпу и, отклонившись вбок, посмотрел в зеркало. Глубокая, наполненная спекшейся кровью, рана по форме напоминала запятую.

— Неплохую память о себе оставил ювелир, — Ройтс слизнул с губы капельки пота.

— Мы сваляли большого дурака, — сказал Пуглов, — Нам не надо было его там оставлять. Ему теперь все равно никто не поможет, а нам он может напакостить.

— Конечно, его надо было бы отправить к Ване-Ножичку, но что сделано, то сделано. Не надо только об этом думать, — Ройтс сказал это с прицелом на Лельку. — Когда думаешь, становится жутко от мысли, что не все следы за собой убрали.

— Не все следы, — чуть не плача, передразнила его Лелька. — Два таких шкафа не могли утихомирь одного пьяного пожилого мужика. Сами в повидло вляпались и меня под статью подвели. Завтра же в газетах появится мой фоторобот. Теперь сиди и жди, когда придут арестовывать. Если сейчас я чего-нибудь не выпью, окончательно сойду с рельсов…

— Домой приедем, там и ужремся, — сказал Ройтс. — Кстати, у нас дома совершенно пустой холодильник, а я есть хочу…Давайте заедем в магазин и наберем много водяры и шашлыков. Как думаешь, Алик?

— Лично я сейчас выпил бы квасу, но от шашлыка тоже не откажусь.

— А меня тошнит от одного упоминания о жрачке, — Лелька взяла из пачки сигарету и закурила. Из глаз у нее снова полились слезы и она их не смахивала. Две полоски туши, словно траурные ленточки, не портили ее красивое лицо, а лишь подчеркивали его бледность…

На свидание к Рощинскому Пуглов с Ройтсом шли после сильнейшей попойки. Накануне они снимали стресс и, не считая Лельки, выпили четыре бутылки водки и две дюжины банок пива.

Рощинский при виде гостей почувствовал их бедственное положение и сразу же выставил на стол семисотграммовую бутылку джина.

Особенно было тяжело Ройтсу: после возвращения от Симчика он весь вечер скрещивал водку с наркотиками и потому пробор на голове не был столь безукоризнен и сердце напоминало о себе сильными аритмичными толчками.

Когда Пуглов рассказа о происшествии в квартире Симчика, наступила навязчивая тишина. Могучие щеки Рощинского обвисли еще больше и он едва сдерживал себя, чтобы не взять в руки обрез не разнести вдребезги «эти бараньи головы».

— Я чувствовал, что с вами нельзя связываться, — сказал Толстяк, продолжая безучастно смотреть за окно. Ваше дело — игра в наперсток и спекуляция презервативами на блошином рынке.

— Да при чем тут гондоны? — всполошился Ройтс. Ему стало совсем муторно. — Если бы ювелир, сволота, не бросился на меня первым, ничего бы этого не было.

— А это вы тоже должны были предвидеть. А сейчас я не знаю, что с вами делать…Что ж, будем сидеть и ждать, когда за нами приедет ОМОН и отвезет всех в подвалы. Поэтому давайте договоримся так: не вы меня, не я вас знать не знаем и видеть не видели. И пока дорожку ко мне забудьте.

— Когда надо тащить в лес Ножичка, вы зовете нас, — Ройтсу с трудом давались столь сильные экспромты. — У вас свой труп, у нас свой и оба — нечаянные. И вы защищались и мы делали это исключительно с целью самообороны.

— С той лишь разницей, что ко мне пришли, а в вашем случае все наоборот…

Ройтс проглотил упрек и, не говоря ни слова, пошел на выход. Пуглов поднялся и тоже направился к двери.

Оставшись один, Рощинский со свойственной ему дотошностью стал перетряхивать случившееся. И ничто в нем не затронуло настороженной струны. За свою физическую оболочку он давно перестал беспокоиться — устал от своего непомерно громоздкого живота, мясистых плеч, медлительно свинцовых ног.