Со стороны, его распластанное на земле туловище напоминало бесформенный обрубок дерева, отростки которого изредка приходили в движение. Пот заливал глаза и от напряжения, в затылке, стучали назойливые отбойные молотки. Но, слава Богу, из земли, наконец, показалась проволочная петля. И Рощинский, чтобы дотянуться до нее, нагнулся еще ниже. Его мясистая влажная ладонь подцепила проволочную петлю и потянула вверх. И когда казалось, что работа уже сделана, пакет вдруг на глазах стал расти, а Рощинский почувствовал себя на дне глубокого колодца, в который падает каменная глыба. И как ни старался он увернуться, камень приближался с неотвратимой неизбежностью…

Пришел он в себя так же внезапно, как и потерял сознание. Приподнял голову, осмотрелся и понял, что с ним произошло. Он попытался освободить руку, но собственное тело гранитной плитой придавило ее к земле.

Когда, наконец, он встал на ноги, нашел в себе силы, чтобы успокоить собаку, лающую на последнем издыхании: «Не все так просто, Фордик…Нас губит земное притяжение…»

Пакет, перетянутый проржавевшей проволокой, и завернутый в куртку, в которой недавно была спрятана лопатка, он положил в кладовку, запрятав в хаотическом нагромождении разноликой рухляди. Для надежности он отвязал Форда и впустил его в кладовку.

Уже было далеко за полночь, когда он приступил к долгожданному свиданию со своими сокровищами. Предвкушая сладостную минуту, он томил себя преднамеренным ожиданием. Несмотря на адское нетерпение, ему хотелось отдалить и растянуть час этой волнующей встречи. Только так, думал он, можно получить полноту наслаждения.

Когда ставни и шторы были плотно закрыты, когда двери с помощью замков-пауков наглухо отгородили его от внешнего мира, он вскрыл пакет и, не спеша, стал извлекать из него драгоценности.

Отдельные броши, золотые цепочки, кольца, различные колье и корпуса от золотых часов он бегло просматривал и без особого интереса отсылал в общую пирамидку, вырастающую в центре стола. Правда, один, весьма скромного вида кулончик, он держал в руках дольше других, пристально рассматривая его через увеличительное стекло. Затем он просмотрел камень на просвет и, не приобщая к золотой кучке, положил кулончик на металлическое основание настольной лампы.

Все богатство он разделил на три части. В первую попадали корпуса от часов, монеты, различный золотой лом, портсигары, колье, зубные коронки, словом, все то, что, по его мнению, не имело большой художественной и ювелирной ценности. Во вторую кучку от отбирал старинные украшения, в основном изящные миниатюрные вещицы, отделанные басмой и бирюзой. Третья часть — бриллианты, которые он высыпал на стол из коричневого замшевого мешочка. Вот это и было его главное достояние.

Рощинский высыпал камни на стол, несколько стекляшек положил на ладонь и стал осторожно раскатывать сверкающие, слегка подграненные градины. И каждой клеткой своего естества он ощущал непреходящую, вечную прохладу камней. Он был их повелителем, некоронованным королем, абсолютная власть которого умещалась в пределах его ладони.

За окном вдруг громко стукнуло. Как будто кто-то с разбега ударился о стену дома. Рощинский напрягся, еще плотнее прижал руку к бриллиантам, словно защищая их от возможной опасности. Выключил лампу. Прислушался, не лает ли Форд. Но нет, все вроде бы тихо. Однако до его слуха вновь донесся какой-то непонятный шорох и Рощинский поднялся со стула.

Сердце натружено заколотилось о ребра. Он подошел к окну, и наклонив к нему голову, внимательно прислушался. Рука механически потянулась к обрезу. Но по мере того как шорохи за стенами дома тускнели, его рука понемногу отстранялась от страшного «франкота».

Стараясь не скрипеть старыми половицами, он вернулся к столу и на ощупь нашел стул. Чтобы не смахнуть в темноте на пол бриллианты, он осторожным движением обеих рук стал искать лампу.

Однако в темноте он себя чувствовал в большей безопасности, а потому не спешил зажигать свет. Он долго сидел без движения, положив указательный палец на кнопку включателя, не решаясь расстаться с обволакивающей все его существо темнотой.

Когда вновь зажегся свет и он увидел разбросанные по столу сокровища, его охватила неожиданная апатия. Он увидел заурядные железки из желтого металла, молчаливые и холодные, как лед, стекляшки, которые еще несколько минут назад так завораживали его своей магнетической властью. Неизвестно по какой причине, по чьему велению его охватило полное разочарование, граничащее с презрением к тому, что находилось на столе. И одним махом он все свое добро смахнул в целлофановый пакет и который небрежно завернул в большой кусок холстины. Сначала он хотел пакет положить в шифоньер, но передумал и, подойдя к кровати, приподнял у изголовья тюфяк и под него спрятал свое сокровище. Но как будто чего-то устыдившись, он снова достал пакет из-под матраца и стал лихорадочно его разпеленовывать. И снова все посыпалось на стол, и он принялся в золотой груде отыскивать бриллиантины и по одной складывать их обратно в замшевый мешочек. И снова пакет с золотом лег под матрац, а бриллианты он отнес на кухню и утопил их в банке с черным перцем.

Утром, наведя в квартире нехитрый марафет, и попив зеленого чайку, он подошел к этажерке, где лежало несколько книг. Он взял ту, которую читал всю жизнь и которая никогда не казалась ему прочитанной до конца. Он лег на диван и зажег бра. Почти с упоением он прочитал заголовок «Воротилы финансового мира» и открыл книгу там, где она сама открылась. Ощущая в пальцах некоторую дрожь, он перевернул страницу и, поправив под головой валик, начал читать: «Один философ заметил, что красота могущественна, а богатство…всемогуще. В течение веков деньги выступали в качестве силы, подпирающей троны императоров, кредитора завоевателей и победоносных армий, спасителя художников, композиторов и титулованных вдов…Деньги, как война и философия, имеют свой собственный тип героев…»

Рощинский упустил момент, когда его сморил сон. Ему приснилось ночное небо, сплошь усеянное быстро перемещающимися по нему гигантскими самолетами. Они летели на огромной высоте и было в них что-то невыразимо зловещее, какой-то предвестник всеобщей гибели.

Проснувшись, он огляделся и его поразила отчужденность всего, что его окружало. Он вытащил из-под матраца пакет с золотом и отнес его в кладовку. Форд прыгнул ему на грудь и едва не сбил с ног…

Глава седьмая

Они собрались на квартире у Ройтса: сам хозяин дома, его сожительница Лелька Волкогонова и Пуглов. Лелька — вульгарно красива, но до тех пор пока, улыбаясь, не открывает рот. Вот тогда верхняя губа ее поднимается, обнажая розовую десну, что и делает Волкогонову по-детски беззащитной.

Ройтс с Пугловым принялись играть в двадцать одно. Альфонсу везло больше и он, чтобы не вспугнуть фортуну, по обыкновению суеверного игрока, убаюкивал бдительность партнера.

— У тебя, Таракаша, есть Лелька, квартира, машина, а у меня одна радость — мани, мани…

Пуглов беззлобно посмеивается над другом, а тот, возбужденный игрой, боялся смотреть в сторону Лельки, ибо не любил в ее глазах быть хоть в чем-то не на высоте.

— Ладно, — отсек улыбку Пуглов, — давайте перейдем к делу. Как тебе этот Симчик? — спросил он у Ройтса.

— Гусь с золотыми лапами, — ответил Ройтс, складывая в колоду карты. — Магазин, правда, у него небольшой и забит всяким барахлом, однако, я не думаю, чтобы та брошка находилась в его магазине…

— А почему ты в этом уверен?

— Потому что я заходил в магазин и у продавщицы поинтересовался — нет ли у них какой-нибудь броши с самоцветом? Мне показали несколько «жуков» и «сиреневых лепестков», но ничего похожего на то, что обрисовал Рощинский…А самое главное, ты знаешь под чьей крышей находится Симчик?

— Тоже мне секрет Полишинеля, — Пуглов взял фужер с коньяком. — Если это не Суслопаров, значит, и ты не Ройтс. Так, что будем делать с Симчиком?