После допроса в доме доктора Артур лежал на обмолоченных снопах ржи, заложив руки за голову, и смотрел в верхнее окошко на звезды, которыми было усеяно небо. Он ждал поздней ночи, когда конвоиры крепко уснут после распитой во время ужина фляги шнапса.
Вскоре захрапел тот, который облюбовал себе место на кровати. Бормотал что-то сонным голосом и другой солдат. Артур решил, что настала пора, и притворно сонным голосом обратился к своему охраннику:
— Мне нужно выйти…
Конвоир стал будить другого солдата: один выводить Рубена не решался — знал, что это необычный пленный, что он нужен не только штурмбаннфюреру Вассерману, но и высшим чинам гестапо. Второй солдат недовольно пробурчал:
— Заставь его снять обувь, не давай шинель. Босой на морозе далеко не убежит.
Эсэсовец долго зевал, пошлепывая ладонью по губам, ругался, а потом, убедившись, что пленник разут, взял автомат.
— Давно бы тебя прикончить, проклятый латыш! Возятся тут с тобой! — толкнул конвоир в спину Рубена.
Пленный впереди, а за ним два солдата-эсэсовца вышли из хаты на крыльцо. Из дверей вырывался пар. Стоял небольшой морозец, в замерзших лужах отражались осколки звездного неба. Артур ступал по мерзлой земле босыми ногами, но не ощущал ни боли, ни холода. Он жил одним…
Все трое пересекли двор, стали у огородных ворот. Сюда привел их сам Артур. Эсэсовец, которого разбудил дежурный, все еще зевал и недовольно бормотал, ругая латыша и солдата. Второй конвоир стал рядом и поспешно стал расстегивать пуговицы на брюках. Рубен прикинулся, что тоже озабочен этим делом, а сам почти вплотную приблизился к охранникам.
— Осторожно! — ругнулся один на другого. — Доннерветтер! — И в это мгновение Артур схватил обоих конвоиров за шивороты, изо всей силы столкнул их лбами — раз, второй, третий… В эти удары вложил он всю свою злость на фашистов, всю ненависть к врагу. Охранники, даже не вскрикнув, упали на землю.
Артуру казалось, удары его сердца могут разбудить солдат, спавших в хате, и даже штурмбаннфюрера Вассермана, ночевавшего неподалеку. Он напряг слух, но ничего не слышал, кроме песни, которую пели пятнадцать красноармейцев, когда шли на охрану железнодорожного моста через Прут поздним вечером 21 июня сорок первого года:
Он взял оба автомата и поставил их у забора. Подумал: «Заскочить бы в хату, где спит Вассерман, да прикончить гадюку!» Но вспомнил, что там с десяток эсэсовцев, даже на дворе караульные. Нужно спешить!..
Пленник сиял с высокого конвоира шинель и китель. Стянул было и сапоги, но их пришлось закинуть за сарай — оказались малы.
— Бюргеры несчастные! — выругался Рубен и, сжав кулак, погрозил в ту сторону, где квартировал Вассерман. — Я еще отомщу тебе, проклятый фашист, за моего Опенкина, за бабушку Шаблий, за мучения Тани…
На дворе было тихо. Артур повесил оба автомата на шею и бесшумно открыл калитку, которая вывела его в сад. Еще раз оглянулся на темные окна хаты и побежал тропинкой между яблонями на огород, потом на луг. Бежал, как олень, прыжками, с разбегу перескочил через замерзший ручей, извивавшийся между лозняком. Бежать было трудно: босые ноги больно ударялись о мерзлую землю, кололся прошлогодний бурьян. Еще труднее стало в поле на замерзшей пахоте, черные комья которой чуть-чуть поблескивали под тусклым светом далеких звезд. Плен, тюрьма, истязания подточили его силы, но мысль о том, что он УБЕЖАЛ, вырвался на СВОБОДУ, придавала силы.
Через полчаса Рубен остановился. Село уже совсем потонуло во мгле ночи где-то на дне балки, края которой рисовались на фоне звездного неба. Артур собрал сухой полыни, сложил в кучу и сел, чтобы надеть мундир эсэсовского солдата. Второй френч он разорвал пополам и стал обматывать ноги. Чтобы тряпки эти хоть как-нибудь держались, Рубен перевязал ноги ремнями, выдернутыми из брюк конвоиров.
К утру Артур преодолел еще несколько километров в направлении к Днепру, пройдя между двумя селами. Ему посчастливилось до рассвета добраться до лесу. Во что бы то ни стало хотел он перейти на левый берег Днепра, а потом повернуть на север или продвигаться дальше на восток, на Полтавщину. На севере село, откуда родом пограничник Живица. Может, у родственников Терентия он что-то узнает о своих, ведь хлопцы с пятой заставы переписывались с Надеждой Калиной, двоюродной сестрой Живицы. Артур даже помнит, как старшина Колотуха подменил в письме Оленева фотокарточку. Смеху тогда было, хотя Артур и не одобрял этой проделки. Еще осенью сорок первого года, когда Колотуха и Стоколос возвратились в Харьков, Артур узнал, что тяжело раненный Оленев остался в тылу и пошел в село, где жила Надежда. Встретился ли Иван с любимой? Да и жив ли он вообще? Как сложилась судьба двоюродной сестры бойца Терентия, погибшего на высоких кручах Днестра под немецким танком на вторую неделю войны?..
Только на левый берег — оттуда ближе к Десне, где Артур знает многие села, как свои курземские хутора в Латвии. Только на левый берег — он ближе к линии фронта, куда Артуру с Опенкиным так и не удалось дойти в то знойное и трагическое лето сорок второго года. «Таня! Я еще вернусь к тебе!» — шептал Артур. Он сам удивлялся, отчего так запала в его душу эта золотоволосая девушка из украинского села, и даже внушил себе, что, если б не Таня, он не рискнул бы бежать. Ведь ему тогда и не хотелось жить на белом свете.
А еще в воображении Артура рисовалась встреча с генералом Шаблием. Рубен расскажет ему всю правду.
Впереди между деревьями вроде посветлело. Артур осторожно вышел на опушку и увидел, как против звезд в ночной тьме холодно блеснул речной плес. Это был Днепр.
Рубен встал над кручей. Днепр был закован в лед. Хотя зима была малоснежной, морозами этот край она не обделила. Днепр надежно замерз в декабре, и март еще не успел растопить лед.
Артур спустился с кручи и сошел на лед, который весело затрещал. Он понял, под ним молодой лед, наспех выкованный ночными мартовскими заморозками на озерцах талой воды, и решил ползти. Так надежнее. Когда добрался до старого льда, пошел. У левого берега зачернела длинная и узкая, как сабля, полынья. Искать другого «брода» Артур не стал, зная, что левый берег пологий и неглубокий, а до песчаной косы с десяток метров. Он переложил зажигалку из трофейного френча под фуражку с большим козырьком, тоже отобранную у конвоира.
— Товарищ генерал! Семен Кондратьевич! Я дойду до вас, что бы там ни было! Вы же верите мне? Я не изменник! Я просто попал в большую беду! — горячо шептал Артур. Он пошел прямо по воде, чтобы навсегда утопить в ней свои следы от вассермановских ищеек.
И вот берег. Артур упал на затвердевший песок. Он понимал, что просто не имеет права лежать на холодной земле после ледяной купели, но ноги не шли — так закоченели. Тогда Рубен, выбиваясь из сил, начал растирать их. Наконец смог подняться и кое-как доковылять до ближайшего леса.
Его встретили ощетинившиеся кусты и одинокие сосны, выбежавшие на песок, да так и застывшие перед величием Славутича.
Под ногами похрустывали сухие ветки. Только огонь мог спасти. И Артур стал собирать хворост. Когда высек огонь из зажигалки, вдруг подумал, что дым от костра могут увидеть не только свои, но и враги. Что же, если придут каратели, Рубен будет биться до последнего патрона и теперь уж живым к ним не попадет. Но нужно высушить одежду и хотя бы немного согреться.
Огонь лизнул тонкие прутья и зашипел, борясь с влагой, которой была пропитана кора веток. Приятно запахло дымом. Артур лег на землю и раздул огонь, так как ветра в лесу не было, и на сердце у Рубена посветлело. Чего ему бояться, что кто-то увидит костер?.. Еще когда его везли из лагерной тюрьмы под Белую, Артур случайно узнал, что Красная Армия освободила Харьков. В такие дни ни немцам, ни их приспешникам не очень-то хочется гоняться за партизанами.