Его творчество имеет множественные интерпретации, иногда взаимоисключающие, что обусловлено метафорической усложненностью, вызывающей различные культурные ассоциации. Для поэтики Мандельштама характерен прием удвоения (умножения) номинативной (обозначающей) функции слова, совмещение прямого, переносного и контекстного значений, приобретенных в исторической перспективе и духовной парадигме различных культур (чаще всего эллинской, иудейской и христианской). Поэт использует поэтику загадки, иногда перифразы, в основе которой лежит принцип метонимии (греч. metonimia – переименование). Его идиостиль можно определить как энигматический (от. греч. энигма – загадка), в котором обретают свои значения «беспредметные предметы», «бестелесная» телесность и «вещественная» духовность. Из традиционного фонда мировой культуры поэтом выбираются сущностные, значимые реалии, которые символичны или эмблематичны. Вл. Ходасевич определил поэзию Мандельштама как чистый метафоризм [138].

В перспективе времени Мандельштам понимается как крупнейший поэт XX в., воплотивший бесчеловечную суть эпохи и мужественное противостояние человека «наличной истории», веру в жизнь («И пред самой кончиною мира / Будут жаворонки звенеть») и преображающую силу культуры.

Мандельштам О. Стихотворения. Л., 1973.

Мандельштам О. Разговор о Данте. М., 1967.

Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987.

Мандельштам О. Камень. Л., 1990.

Мандельшщам О. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1991.

Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М., 1990.

Мандельштам О. Воронежские тетради. Стихи. Воспоминания. Письма. Воронеж, 1999.

Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1993 год. Материалы об О.Э. Мандельштаме. СПб., 1997. [С обширной библиографией].

Жизнь и творчество О. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. Комментарии. Исследования. Воронеж, 1990.

Кузьмина С.Ф. Пушкинская тема в жизни и творчестве О. Мандельштама. Мн.: Народная асвета, 1998, № 1–3.

Кузьмина С.Ф. «Tristia» О. Мандельштама: традиция – текст – поэтика // Научные труды кафедры русской литературы БГУ. Вып. I. Мн., 2002. С. 76—105.

Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1990.

Струве Н. Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Томск, 1992.

Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000. С. 13—199.

Штемпель Н. Мандельштам в Воронеже. М., 1992.

Для эпохи Серебряного века Михаил Александрович Кузмин (1872, Ярославль – 1936, Ленинград) был знаковой фигурой. Он выступил одновременно как поэт, прозаик, драматург и композитор. Написал скандально известную повесть «Крылья» (1907), драму «Три пьесы» (1907). Кузмин создал собственную неомифологию, был стилизатором различных культур, воссоздавал мир, «отраженный сквозь призму эстетических зеркал, запечатленный в грандиозном пантеоне мифопоэтических образов и функционирующий в системе сюжет-но-стилевых клише» [139]. Публиковался с 1905 г., активно сотрудничал с журналами «Весы», «Мир искусства», «Аполлон», где в 1910 г. опубликовал программную статью возникшего нового течения акмеизма «О прекрасной ясности». Споря с символистской теорией искусства, Кузмин выдвинул тезис рациональной продуманности произведений – «кларизм», в противовес мистически интуитивному постижению мира через ряд символов и соответствий. Поэт активно общался с Вяч. Ивановым, был, по выражению Г. Адамовича, «плоть от плоти литературно-богемного Петербурга 1905–1914 годов» [140]. Среди возвышенной «салонной» поэзии вдруг раздался ироничный голос Кузмина:

Он один из первых осознал, что слишком высокий тон, взятый символистами, может привести к тупику, и призывал писать лишь о том, что непосредственно дано в ощущениях, без чего человек не может жить и быть счастливым. Чувство катастрофы, пронизывающее стихи символистов, было ему чуждо, однако эпоха заставила и Кузмина пройти ряд этапов религиозных исканий и серьезных жизненных испытаний. Около пятнадцати лет он посвятил своему образованию, под руководством Н. Римского-Корсакова учился в 1891–1893 гг. в Петербургской консерватории, изучал немецкий и итальянский языки, погружался в религии Востока и христианство. Он совершил поездку в Египет и в Италию, где изучал церковную музыку. Эти занятия отразились на его литературном творчестве, которое «открывается» то на страницах культуры Александрии, то Древней Эллады, то Востока. Эту способность культурных перевоплощений уловил К. Бальмонт, создавший творческий портрет Кузмина:

Создавая словесный портрет поэта, Н. Тэффи писала: «Первое, что поражало в Кузмине, это странное несоответствие между егб головой, фигурой и манерами. Большая ассирийская голова, с огромными древними глазами, прожившими многие века в мраморе музейного саркофага, и маленькое худенькое, щупленькое тельце, с трудом эту ассирийскую голову носящее, и ко всему этому какая-то «жантильность» в позе и жестах, отставленный мизинчик не особенно выхоленной сухенькой ручки, держащей, как редкостный цветок, чайную чашку» [142]. Лаконичность и виртуозность, афористичность некоторых стихотворений Кузмина делали его популярным среди любителей русской поэзии. Некоторые его стихи часто цитировались, как, например, стихотворение:

Вяч. Иванов назвал его метод «анахронизмом». Свой «метод» поэт то и дело нарушал, когда стилизации, мастером которых он был, сменялись строгими и взволнованными строками:

В первой книге стихов «Сети» Кузмин создает поэтические отклики на книжные впечатления («Любви утехи», «Серенада», «Флейта Вафила»), любовные стихи, пейзажные зарисовки, психологические этюды. Ведет свой знаменитый дневник, в котором отражены подробности интимного быта и панорама эпохи. Поэты-современники и критики высоко оценили «Александрийские песни», вошедшие в сборник «Сети». Автор, используя верлибр, выстраивает стилизации так, что стихотворные размеры напоминаниют ритмы далекой Александрии: