Ю. Сбитнев не только записывает воззрения Ганалчи на мироустройство, природу, взаимоотношения людей, характеризует его «веру», но и подробно описывает его костюм шамана, бубен и гиривун, чум-нымгындяк, выстроенный его руками и напоминающий ракету. Этот загадочный чум привлекает особое внимание героя-повествователя. В повести говорится о точных расчетах при его строительстве, о тщательном выборе места будущего чума и строительного материала (лиственница), об облике, невесть откуда взявшемся («Чум, обретая новые и новые несущие, все больше напоминал ракету…») (Сбитнев 1985: 142). Чум благодаря усилиям Ганалчи становится сооружением, в котором воплощается вера эвенков, закрепляются их религиозные воззрения. «Вокруг нымгындяка Ганалчи установил пни, корчажины, корни, напоминающие животных и птиц; ставил по какому-то только ему известному плану шесты, вырубал и еще какие-то изображения. Все только из лиственницы» (Сбитнев 1985: 142).
В чуме «на тридцати слегах держалось берестяное покрытие, и висели на них вырезанные из дерева фигурки птиц, зверей, так и не понятые мною, каких-то неизвестных существ…» (Сбитнев 1985: 137) Эти изображения – этаны. Смысл их становится понятнее в контексте религиозных воззрений эвенков. Дело в том, что шаманские духи, о которых уже говорилось выше, носят отчетливо выраженный тотемический характер. «Шаманство поглощает эти древние культы», что проявляется в утрате локальной обособленности прежних самостоятельных тотемических культов и «родовые духи-тотемы низводятся до роли духов – помощников шамана» (Анисимов 1958: 148). Главными же духами шамана становятся лось, дикий олень и медведь.
Ганалчи характеризуется в повести как один из последних шаманов, поэтому его костюму и бубну уделяется особое внимание. «Костюм шамана – это имя рода», это «не что иное, как запись, которую при умении можно расшифровать совсем так же, как египетские письмена» (Сбитнев 1985: 139). Это справедливое и точное наблюдение подтверждается тем, что представление о многоярусной вселенной с населяющими ее высшими и низшими духами, свойственное эвенкам, явилось результатом развития первоначальных тотемических воззрений. Со временем духи-то-темы превращаются в шаманских духов, и их материальным вместилищем, по словам героя-повествователя, «стали атрибуты шамана – бубен и шаманский костюм» (Сбитнев 1985: 154).
Бубен и гиривун Ганалчи очень древние. Бубну триста лет, гиривун же изготовлен из кости мамонта. Он призван «трогать» бубен. На «щеках» бубна, напоминающего лицо («шибко старый Голова», – по выражению Ганалчи), изображена карта звездного неба, выполненная «с завидной «научной» точностью» (Сбитнев 1985: 139). Единство человека и зооморфного первопредка запечатлено в форме гиривуна. Там, где его охватывает рука, он «значительно уже и заканчивается изображением глядящих в разные стороны голов человека и птицы» (Сбитнев 1985: 139). По словам А.Ф. Анисимова, «бубен в целом являлся как бы олицетворением всей подвластной шаману природы, его вселенной, его миром» (Анисимов 1958: 153).
Обращение Ю. Сбитнева к эвенкийскому материалу и художественное его осмысление, стремление запечатлеть этнические детали и религиозные верования, раскрыть воззрения на мироустройство связаны с тем, что целью автора стало желание рассказать о «Древней Культуре Человечества», которая намного «древнее Эллады, Рима и даже шумеров» (Сбитнев 1985: 137). Памятником этой Культуры является вера Ганалчи и его предков. Автор пытается разгадать тайну человеческого существования и выживания в суровых природных условиях, тайну, скрытую в вере Ганалчи. «Сколько лет, столетий, тысячелетий прожили они с глазу на глаз с Природой, с бескрайним этим простором и звездным небом над ним?.. Какой колоссальной энергией человеческого Я надо обладать, чтобы сохранить себя, не исчезнуть бесследно, но пронести через века, века и века тот опыт, ту культуру, с которых и начинались мы – люди!» (Сбитнев 1985: 112). «Принадлежа к высшим проявлениям духа… мифопоэтическое являет себя как творческое начало эктропической направленности, как противовес угрозе энтропического погружения в… хаос» (Топоров 1995: 5).
В повести Ю. Сбитнева запечатлена не только вера эвенков, благодаря которой им удалось выжить, но и процесс утраты этой веры – со смертью последнего шамана из рода Почогиров, великого человека по имени Ганалчи, совершающего, по просьбе повествователя, «последний обряд ушедшего времени».
«Неомифологизм», свойственный литературному развитию XX века, разносторонне проявляет себя в натурфилософской прозе второй половины века. Так, если в «инонациональных» литературах миф предстает зачастую как первооснова сюжета, то смысловое ядро, которое формирует идейно-художественную структуру произведения, он является своего рода почвой, порождающей и питающей литературу, то в русской прозе связи с мифопоэтической традицией более опосредованные. Отголоски мифа несут в себе черты последующего его культурного освоения». Вследствие этого в русской прозе о человеке и природе находит более широкое выражение ассоциативный характер восприятия автором самого фольклорно-этнографического материала.
Миф находит в современной литературе полифункциональное использование. Во-первых, он свидетельствует о своеобразии народной этики, о характере национального мировосприятия. Во-вторых, модифицирует художественный образ, насыщает его символикой и формирует подтекст; в-третьих, миф выполняет структурообразующую функцию. Мифологизм как явление поэтики проявляется в особенностях воплощения хронотопа, в сюжетостроении, в «циклической концепции мира», реализуемой и в структуре, в жанровой специфике произведения. «Неомифологическая» тенденция в натурфилософской прозе второй половины XX века представлена разными формами: от отдельных фрагментов мифопоэтического восприятия мира (поверья, обряды, запреты и ограничения, связанные с культом природы) до создания «нового мифа».
III. Поэтика
1. Сюжет – композиция – жанр, творческая история («Царь-рыба» В.П. Астафьева)
Жанр «Царь-рыбы» В. Астафьева, определенный самим автором как «повествование в рассказах», интерпретировался в критике по-разному: как «скрытый роман» (В. Курбатов), разновидность романа, отличающаяся формой повествования (JL Якименко), роман (Н. Яновский), повесть (Н. Молчанова, Р. Комина, Т. Вахитова), «такое жанровое образование, которое ближе всего к циклу» (Н. Лейдерман). О том, как осуществлялся поиск «формы» произведения, Астафьев писал: «Друзья подбивали меня назвать “Царь-рыбу” романом. Отдельные куски, напечатанные в периодике, были обозначены как главы из романа. Боюсь я этого слова “роман”, ко многому обязывает. Но главное, если бы я писал роман, я бы писал по-другому. Возможно, композиционно книга была бы стройнее, но мне пришлось бы отказаться от самого дорогого, от того, что принято называть публицистичностью, от свободных отступлений, которые в такой форме повествования вроде бы и не выглядят отступлениями» (Астафьев 1976: 57).
Чтобы выявить жанровую сущность «Царь-рыбы», необходимо понять композиционную логику произведения, выявить ее связь с построением сюжета. Единство произведения основывается на системе сквозных мотивов, пронизывающих повествование. Первая часть «Царь-рыбы» контрастирует со второй (принцип антитезы находит у автора широкое и многообразное использование), в основу каждой из них положен свой принцип построения. Главы первой части тесно взаимосвязаны друг с другой сквозными образами (включая и образ героя-повествователя), единым местом действия, чередованием лирического и публицистического начал. Некоторые из глав «скреплены» фабульными связками (конец одной главы и начало другой), а такие как «Дамка», «У золотой карги», «Рыбак Грохотало», «Царь-рыба», сходством сюжетной «схемы» – для них характерен устойчивый тип построения сюжета, связанный с сугубо «браконьерской» ситуацией, – столкновение с рыбнадзором (или ожидание и боязнь этой встречи). В каждом отдельном случае события при сходных обстоятельствах и ситуации (браконьерский лов рыбы) развиваются по-разному. Во второй части книги главы скреплены в единое повествование образом Акима. Фрагментарность построения позволяет не последовательно излагать историю жизни Акима, а лишь высвечивать под определенным углом зрения отдельные моменты ее: детство и юность («Уха на Боганиде»), работа в геологоразведочном отряде, схватка с медведем («Поминки»), путешествие к белым горам («Сон о белых горах»).