Особого упоминания заслуживает сценическая судьба пьесы «Пять вечеров», что объясняется значением для русского театра 1950-1960-х годов спектакля, поставленного по володинской пьесе режиссером Г.А. Товстоноговым. Это камерная пьеса для шестерых актеров, где не было ни начальников, ни подчиненных, а были просто люди, обычные обитатели послевоенных ленинградских коммуналок, которые счастливы или несчастливы по своим глубоко личным причинам. Конфликт сразу переносится драматургом не во внешние обстоятельства, а внутрь человеческой психологии, потому что препятствия на пути встречи этих двух людей не внешние, а внутренние, и потому преодолеть их значительно труднее. Это внутреннее движение героев навстречу друг другу и составляет основу драматического действия володинской пьесы.
В начале 1960-х годов в драматургии Володина на первый план выходят герои-мужчины. В пьесе «Назначение» (1964) он вновь оказался первопроходцем: Володин одним из первых заговорил о моральном праве руководить людьми, поднял голос в защиту близкого ему героя-интеллигента, способного понимать людей, их заботы, и именно поэтому не попадающего в сложившийся стереотип «руководителя».
В середине 1970-х годов в театре Володина вновь появляется новый жанр – пьеса-притча. Именно жанр притчи, где пружину драматического действия составляет диалектика авторской мысли, позволила Володину сконцентрировать внимание на вечных проблемах, стоящих перед любым человеком, в частности, на проблеме выбора. Тема выбора, решающего судьбу отдельного человека и всего человеческого сообщества, становится центральной во всех притчах Володина: и в «Дульсинее Тобосской», и в трилогии о первобытных людях, и в «Матери Иисуса», и в «Кастручче».
Среди володинских произведений 1970-1980-х годов особое место занимает киносценарий «Осенний марафон», тоже своего рода притча. Удивительно точно найдено название: «Осенний марафон» – символическое определение судьбы главного героя, переводчика Андрея Бузыкина. «Марафон» – человеческая жизнь, дистанция от рождения до смерти, время, за которое нужно успеть угадать и реализовать свое предназначение. Вновь перед героями Володина стоит проблема выбора, только на этот раз выбора несделанного. Персонажи «Осеннего марафона» напрочь лишены желания и возможности выстроить свою жизнь на иных началах, однако автор их не судит – он им сочувствует, сопереживает.
В заключение необходимо отметить, что пьесы и сценарии Володина не «умирают» в том или ином, пусть даже очень удачном, спектакле или фильме, потому что это – настоящая литература, и никакая интерпретация не может заглушить лирического голоса автора.
Ланина Т. Александр Володин: Очерк жизни и творчества. Л., 1989.
Рассадин Ст. Стыдно быть несчастливым, или Непонятный Володин // Театральная жизнь. 1989. № 1.
Идеалистка
Она сидит за своим столиком и, немного стесняясь, рассказывает.
– Наша библиотека ведет свою родословную с тысяча девятьсот двадцать шестого года. Тогда мы находились неподалеку отсюда, в маленькой старой церкви. Впрочем, библиотека – это было только название. Мне дали церковный ключ. Когда я вошла туда впервые, книги были свалены так, что не открыть дверей. Ни каталога, ни формуляров, ничего.
Но я хотела рассказать о наших читателях. Многие ходят к нам в течение долгих лет. Они теряли книжки, вносили штраф, забывали нашу библиотеку, но потом записывались снова. Такие, например, как Евсеева, Гурфинкель, Боровко – это гордость нашей библиотеки. Некоторые из вас, возможно, слышали про Сергея Николаевича Баклажанова, он профессор, крупный ученый, его статьи печатались в «Известиях» (Скромно.) Тоже наш читатель. Когда-то он был для меня просто Сережа Баклажанов.
Как только я открыла библиотеку, первыми пришли, сверкая бежевыми чулками, две молодые нэпманши и взяли Оливера Кервуда и Ги де Мопассана. Вслед за ними явился он.
Входит Баклажанов.
– Можно записаться?
– Почему же нет? Заполните формуляр, только аккуратно.
Баклажанов заполняет формуляр.
– Социальное происхождение – служащий, социальное положение – учащийся… Это был первый вузовец в стенах нашей библиотеки. (Поглядывая на Баклажанова.) К вузовцам у меня было двойственное отношение. С одной стороны, я их уважала, но в то же время именно среди них тогда встречались упадничество, моральная распущенность. Надо сознаться, Баклажанов подтвердил мои опасения.
– Лев Гумилевский, «Собачий переулок» есть?
– Нет.
– Пантелеймон Романов есть, «Без черемухи»?
– Этого рассказа у нас нет.
– Сергей Малашкин, «Луна с правой стороны»?
– Тоже нет.
– «Марию Магдалину» тогда я уж не спрашиваю.
– И правильно делаете.
– Что же у вас тогда есть?
– Если вас интересует литература только такого рода, то должна вас разочаровать.
– Какого же это рода?
– Прежде всего – примитивная в художественном отношении.
– Во всяком случае, здесь решаются самые больные вопросы нашей жизни. Все эти вывихи, разложение – почему мы должны об этом молчать? Это критикобоязнь.
– А может быть, вас в этих книгах интересует не критика, а совсем другое? Двусмысленные любовные описания?..
Библиотекарша сказала это просто, мягко, и Баклажанов немного смутился.
– Это естественная потребность разобраться в ряде проблем без обывательского лицемерия.
– Теория «стакана воды»?
– Да, я считаю, что при коммунизме удовлетворить потребность в любви будет так же просто, как выпить стакан воды. Это сэкономит гигантское количество эмоциональной энергии.
– И все-таки это будет происходить не так, как вы себе представляете.
– Откуда вам известно, как я это себе представляю?
Библиотекарша махнула рукой.
– А все-таки! А все-таки!..
Она все же решила вступить в спор.
– Значит, вы утверждаете, что любви нет? А есть физиологическое явление природы?
– Да, я утверждаю.
– Ну и утверждайте. Выбрали книги?
– А вы что утверждаете? Что вы утверждаете?
– Не кричите, здесь библиотека.
– Я высказал свою точку зрения, а вы уклонились. Почему?
– Потому что мне надоело.
– Это не довод.
– Если бы все это говорил какой-нибудь донжуан, было бы, еще понятно. Когда это говорите вы – мне только смешно.
– Это тоже не довод.
– Я знаю, что сейчас модно быть грубым и распущенным… Ну что же, я буду немодная. Я знаю, как некоторые легко сходятся на неделю и как они смеются над теми, кто в любви ищет чего-то большего.
– Чего-то нет, чего-то жаль, чего-то сердце мчится вдаль. Чистейшей воды идеализм.
– Пускай идеализм.
Баклажанов обрадовался, расхохотался, указывая на нее пальцем, присел.
– Ага!
– Что?
– Значит, ты идеалистка? Да?
– Почему?
– Ты сама сказала! Ищешь чего-то большего, потустороннего? Говори, ищешь? Или не ищешь? Ищешь или не ищешь?
– Ищу!
– Нашла?
– Нашла!
– Ого! Ага! Ха-ха!.. Ладно, прощаю… Значит, книжек нет?
– Нет.
– Библиотечка!
– Какая есть.
– Формуляр оставьте на память.
Он уходит напевая. Библиотекарша осталась одна и снова обратилась к зрителям.
– Я могла бы тоже разувериться во всем. У меня было для этого больше оснований. В то время я уже носила в ясли дочку. А ее отца послали на посевную, он остался работать в деревне и вскоре даже перестал нам писать. Поэтому Баклажанов тогда меня просто разозлил. Но потом я поразмыслила и пожалела его. Вузовцам жилось трудно. И учеба и общественные нагрузки. Стипендия – двадцать пять рублей. И в то же время мысли о женщинах, связанные с возрастом, нэпманши, которые ходят по улицам в таком виде, что я бы просто запретила. (И снова, как бы продолжая отчет.) Контингент читателей у нас непостоянный. Одни вырастают и перестают читать, другие взрослеют и начинают читать. Однако Баклажанов посещал библиотеку довольно регулярно. Сдавая прочитанную книгу, он обязательно высказывал какую-нибудь сверхъестественную точку зрения. Мы с ним постоянно спорили. В уме ему, во всяком случае, нельзя было отказать. А в своей научной специальности Баклажанов уже тогда, до войны, многого достиг. До войны! Как давно! Словно в другой жизни. Больше других мне запомнилось одно его посещение. Почему, сейчас вам будет ясно.