В 1936 году Погодин участвует в закрытом конкурсе по созданию в драматургии образа Ленина к 20-летию Октября. Его трилогия «Человек с ружьем» (1937), «Кремлевские куранты» (1940, вторая редакция – 1956), «Третья, патетическая» (1958) была провозглашена классикой советской драматургии. Образ вождя в пьесах вполне соответствовал хрестоматийному облику. Он возражал против трактовки своих пьес как «историко-революционных», утверждая, что изображал «воздух времени». Даже в этой серьезной теме Погодин остается верен своим прежним принципам. Дух времени, перемен и возможностей карнавального обновления присутствует в пьесах.

События, отраженные в этих пьесах, тесно связаны с историей России. Так, финал империалистической войны изображен в пьесе «Человек с ружьем», окончание Гражданской войны – в «Кремлевских курантах», которой в 1943 году была присуждена Сталинская премия. В «Кремлевских курантах» автор раскрывает метафору молчащих, а затем оживших кремлевских курантов. Однако претензии к драматургу все-таки были: вместо деятельности вождей в пьесе отражен случайный эпизод – ремонт часов на Спасской башне. Параллельно с официальной тематикой Погодин пишет на иные темы: «Джиоконда», «Моль» (обе – 1939), последняя – пародия на салонные пьесы о светских львицах.

Военная тема у Погодина не представлена сколько-нибудь известными пьесами, личных военных впечатлений у него не было. Он обращается к прошлому в пьесе «Минувшие годы» («Тридцатые годы», «Молодой лес», 1947). Укреплению советской семьи посвящена пьеса «Бархатный сезон» («В конце лета», 1949). Разоблачает американскую демократию пьеса «Миссурийский вальс» (1949). Борцы с буржуазными авторитетами в науке предстают в пьесе «Когда ломаются копья» (1953). В «период оттепели» драматург пишет пьесу «Рыцари мыльных пузырей» (1953), где воссоздается эпоха доносов, и пьесу «Верность» («Черные птицы», 1957) о возвращении реабилитированного ученого. В конце 1950-х годов Погодин, возглавляя журнал «Театр» (1951–1960), поддерживает молодых драматургов и режиссеров (В. Розова, А. Володина, Г. Товстоногова, А. Эфроса, О. Ефремова). Его перу принадлежит более 40 пьес, в том числе одноактных, а также сценарии к известным кинофильмам (например, «Кубанские казаки», 1950, Государственная премия СССР, 1951).

Анастасьев А. Трилогия Погодина. М., 1964.

Холодов Е. Пьесы и годы: Драматургия Погодина. М., 1967.

Холодов Е. Слово о Погодине: Воспоминания. М., 1968.

Кремлевские куранты

Пьеса в четырех действиях, одиннадцати картинах

Ленин.

Дзержинский.

Рыбаков – матрос.

Забелин – старый инженер.

Забелина – его жена.

Маша – их дочь.

Чуднов – крестьянин.

Анна – жена Чуднова.

Роман – их сын.

Лиза – их сноха.

Маруся, Степка – их дети.

Казанок – деревенский звонарь.

Старший, Бородатый, Подручный – рабочие.

Нищая старуха.

Старушка с ребенком.

Дама с вязаньем, Дама испуганная, гости Забелиных.

Скептик,

Оптимист

Кухарка Забелиных.

Председатель домкома.

Военный.

Секретарь у Ленина.

Глаголев – эксперт.

Машинистка.

Часовщик.

Английский писатель.

Торговка куклами.

Красноармеец.

Прохожий.

Духовное лицо.

<…>

Картина первая

Иверские ворота в Москве. Часовня с неугасимыми лампадами. Апрельский вечер. Толстая краснолицая женщина торгует куклами. Здесь же бегает взад и вперед человек в бекеше – спекулянт. Проходят москвичи. Они одеты пестро и бедно. Живут на голодном пайке. Торговка куклами. Куклы атласные, шелковые, парчовые. Лучший подарок детям. Любая кукла – семьсот пятьдесят тысяч. Незаменимый подарок детям! Проходит духовное лицо. Идет медленно, глаза опущены.

Духовный (тихо, но внятно). Кресты золотые, литые, старинные меняю на муку.

Прохожий. А колокола не меняешь?

Духовный. А что, разве есть покупатель?

Прохожий. Ты самую Иверскую божью матерь продашь, ирод! <… >

Картина вторая

Комната в гостинице «Метрополь». Комната эта давно потеряла гостиничный вид. Здесь великое множество газет и книг, разложенных в беспорядке. На столе спиртовка, черный хлеб, чайник, стакан и пачки с патронами. Над кроватью на стене карабин, сабля, револьвер в кобуре. Маша Забелина в пальто и шапочке стоит у дверей. Рыбаков в глубине комнаты перелистывает какую-то книгу. Маша долгое время с усмешкой наблюдает за ним.

Маша. Зачем вы заперли дверь?

Рыбаков. Затем, чтобы сюда никто не вошел.

Маша. Неправда…

Рыбаков молчит.

Откройте дверь. Я уйду.

Рыбаков. Не открою.

Маша. Это неприлично. Вы меня унижаете.

Рыбаков. А смеяться над человеком прилично?

Маша. Я не смеюсь над вами.

Рыбаков. Вы здесь просидите три дня и три ночи: пока не ответите мне серьезно, искренне, я вас не отпущу. <… >

Маша. Что?

Рыбаков. Я люблю вас. Вы знаете.

Маша. Не смейте мне говорить о вашей любви. Мне противно вас слушать.

Рыбаков. Противно?

Маша. Да. <…>

Картина третья

Лес. На опушке у озера. Охотничий шалаш. Начало весны. Ночь перед рассветом. У входа в шалаш висит фонарь. Рядом на огне греется вода в чайнике. У огня возится крестьянин – егерь Чуднов. Опираясь на старинное ружье, стоит деревенский звонарь Казанок. <… >

Рыбаков. А где Ильич?

Чуднов. На озеро ушел. Рыбаков. Один?

Чуднов. Не беспокойся, мы кругом охрану выставили. Садись. Сейчас чай поспеет. Только у меня заварка из морковки, чем она воняет – не поймешь. Эх ты, времечко, ничего нет: ни чаю, ни сахару, ни керосину.

Рыбаков. Чего жалуешься? Разве я не знаю?

Чуднов. Рыбаков, в Москве у нас ничего такого не случилось?

Рыбаков. Чего – такого? <…>

Чуднов. Тише, Рыбаков. Я его шаги слышу. Он сам идет сюда…

У Чуднова движение вперед по направлению к Ленину. Рыбаков поднимается.

Картина четвертая

В избе Чудновых. Чистая половина избы в три окна. В проходе, у сенец, русская печь. Лавки, стол, божница и на стене меж лубочными картинами и семейными фотографиями портрет Ленина, дешевая и плохая литография. Старуха Чуднова Анна и ее сноха Лиза прибирают избу. Дети Лизы, Маруся и Степка, восторженно перешептываются. <… >

Лиза. Господи, чистые рубахи хотела на них надеть, глянула, их и чинить нельзя.

Анна. Лизавета, что ж ты прохлаждаешься? Не завесить ли нам иконы? А то пускай, к чему это притворство.

Лиза вышла было, но вернулась.

Лиза. Идут!

Анна. Кто да кто?

Лиза. Ленин и папаша! <… >

Роман. Позвольте, Владимир Ильич… позвольте, товарищ Ленин, просить вас выступить у нас на митинге. А также просить вас в Пролеткульт откушать чаю.

Анна. Нет уж, Владимир Ильич, чай пить в Пролеткульт не ходите. У них там и самовара порядочного нет.

Ленин. А что? Может быть, не стоит идти в Пролеткульт? Мы и здесь чаю напьемся, а? Позвольте мне остаться здесь. И хорошо бы нам без митинга обойтись.

Вбегает Рыбаков.

Рыбаков. Подстрелил! Трех птиц подстрелил… (Показывает уток.) Я подождал ветерка с поля и не обманулся… под ветром все воды открылись. (Чуднову.) Вот тебе и туман.

Ленин (сокрушенно). Тихон Иванович…

Чуднов. Сознаю, Владимир Ильич…

Ленин. Утки… Настоящие дикие утки. Мы с вами философствовали о причинах туманов, непогод и прочих стихий, а он подстрелил…

Анна. Что же ты, егерь! Осрамился.

Чуднов. Не говори, мать! А вы, Владимир Ильич, как я понимать могу, нынче охотой совсем не занимались. Ленин (удивленно). Неужели? Чуднов. Мне так оно показалось. <… >