4) ".. две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы…" (Андрей Соколов и Ванюшка).

Значит, поступки Андрея Соколова – то, что оттолкнул жену, или придушил предателя, или возгордился сыном, – нисколько не воздействуют на судьбу, иррациональную в своей метафизической основе. Все эти действия героя, разумеется, не могут также служить причиной Божьего наказания. Ведь человек – песчинка. Его разметает по земле самый слабый ветер.

Если это так, то вполне законен вопрос: неужели Шолохов настолько пессимистичен и проблема судьбы решается им в том духе, что герой смыт, повержен, уничтожен судьбой? Нет, концепция писателя сложней, а мысль проникнута более светлым пафосом. Авторская концепция строится с помощью сквозных повторяющихся лейтмотивов. Два главных лейтмотива – сердце и слезы – создают художественный смысл: произведения. Вот первое впечатление автора при взгляде на Андрея Соколова: "Видали вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом (курсив везде мой), наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть?" [164]

Рассказывая об Иринке, Андрей замечает: "Смотришь на нее и отходишь сердцем… "[165] Когда же, прощаясь, Иринка говорит мужу, что больше они не увидятся, в рассказе героя звучат следующие слова: "Тут у самого от жалости к ней сердце на части разрывается, а тут она с такими словами". После того, как Андрей Соколов оттолкнул жену, его раздирает одно и то же чувство: "Сердце до сих пор. как вспомню, будто тупым ножом режут..? Письмо соседа о гибели семьи снова ударяет по сердцу Андрея Соколова: ''…сердце сжалось в комок и никак не разжимается (…) Когда сердце разжалось и в ушах зашумела кровь, я вспомнил, как тяжело расставалась со мною Ирина на вокзале. Значит, еще тогда подсказало ей бабье сердце, что больше не увидимся мы с ней на этом свете. А я ее тогда оттолкнул…"[166]

Но вот мотивы "слезы-сердце" начинают сливаться в единый символический образ: Товарищи-друзья моего Анатолия слезы вытирают, а мои невыплаканные слезы, видно, на сердце засохли. Может, поэтому оно так и болит?.."[167]

Апофеозом этих лейтмотивов становятся финальные сцены рассказа. Андрей Соколов в захолустном городе Урюпинске видит мальчика-сиротку, шестилетнего Ванюшку. "Этакий маленький оборвыш: личико все в арбузном соку, покрытом пылью, грязный, как прах нечесаный, а глазенки – как звездочки ночью после дождя". Герой говорит, будто он его отец, и усыновляет Ванюшку Сердце Андрея, превратившееся от горя в камень, постепенно оттаивает. Ночами, во сне, он, потерявший эту способность, наконец-то плачет: "Ночью то погладишь его сонного, то волосенки на вихрах понюхаешь, и сердце отходит, становится мягче, а то ведь оно у меня закаменело от горя".[168]

"Проснусь, а он у меня под мышкой приютится, как воробей под застрехой… до того мне становится радостно на душе, что и словами не скажешь". "Все это, браток, ничего бы. как-нибудь мы с ним прожили бы, да вот сердце у меня раскачалось, поршня надо менять».

Зачем так настойчиво Шолохов подчеркивает эти лейтмотивы "слезы-сердце? Судьба проходит через человеческое сердце. Могло ли сердце Андрея Соколова закаменеть от испытанных им страданий? Разумеется, могло. Мог ли герой обозлиться на окружающий мир и людей? Без сомнения, мог. Но ведь не озлобился! Напротив, спас такого же одинокого, как он сам, маленького человека, еще более слабую песчинку в пустыне жизни. Листок, сорванный ураганом войны, прижался к Андрею Соколову, как к тонкому стволу. Одним словом, масштабы человека и судьбы несоизмерны. И в этой связи Шолохов почти точно повторяет "Книгу Иова", в которой как раз те же самые образы рисует Иов, говоря о человеке в сравнении с Богом: "Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?" (13:25).

Однако Андрей Соколов, вопреки обстоятельствам, остался человеком, то есть тем, от кого исходит доброта и достоинство. Сердце героя становится источником нравственного света. Тогда, стало быть, единственное, что остается человеку – это противопоставить судьбе доброту и человеческое достоинство. Вот где свободная безусловно действует! Что бы ни случилось с человеком, как бы круто ни обошлась с ним судьба, она не в силах отнять эти свойства, присущие подлинному человеку. Ни автомат, наведенный на человека, ни дуло пистолета коменданта Мюллера, ни гибель близких – ничто не властно над человеческим сердцем. В этом плане Шолохов, бесспорно, продолжает христианскую традицию этической проповеди, сложившуюся в произведениях ЛТолстого и Ф Достоевского.

В безрелигиозную эпоху, когда понятие о Боге насильственным путем искоренялось, выкорчевывалось из сознания так называемого советского народа, нравственный закон оставался жить в человеческом сердце. Сама шолоховская метафора сердца как вместилища любви, свойство которой – щедро расточать себя людям, – эта метафора показывает, что память о Боге не исчезла, а только утонула в глубинах человеческого сердца. Страдания, выпавшие на долю русского народа во время войны, обнажили в людях в буквальном смысле божественный дар любви, до времени погребенный под наносным илом коллективизма.

И все же проповедь воинствующего атеизма не прошла бесследно: идея Бога вынуждена была трансформироваться, изъять из себя атрибуты божественности, отыскать лазейку в лоне безрелигиозной нравственности. Сердце у Шолохова – вольно или невольно для писателя – выступает еще и как метафорическая замена Бога.

В образности Шолохова явно ощутимо влияние фольклора (ср. "сердце не камень" и пр.), что объясняется художественной задачей рассказа: показать героя человеком народа, даже простецом, бесхитростным, но невольным философом.

Любопытно, насколько сходно рассматривали человеческое сердце христианские; исихасты: "А сердце, по аскетическому преданию христианского Востока, есть средоточие человеческого существа, корень деятельных способностей, интеллекта и воли, из которой исходит и к которой возвращается вся духовная жизнь. Источник всех душевных и духовных движений, сердце, по учению святого Макария

Египетского, есть "рабочая храмина дел правды и неправды" (Лосский ВН Очерк мистического богословия Восточной Церкви. М, 1991, с. 151.).

Вот когда мы видим принципиальнейшую разницу между "Книгой Иова" и рассказом Шолохова Иов ничуть не сомневается в том, что Бог существует. Его стенания и вопли обращены к Творцу, пускай несправедливо с ним, Иовом, обошедшемуся. Но связь Бога и человека в "Книге Иова" нерасторжима, это аксиома, на которой строится сюжетный замысел произведения.

В противоположность Иову Андрею Соколову психологически гораздо тяжелей мириться с судьбой. По существу, ему не к кому обратить свои упования и стоны. Судьба у Шолохова, повторяем, безлична, она не одушевлена огненными упреками Иова живому Богу, который для страдающего праведника реальней трех друзей и жены, искушающей Иова злорадными словами: "похули Бога и умри"(2:9). Судьба вовлекает Андрея Соколова в социальный водоворот, и он подобен утлому суденышку, не ведающему, куда занесет его разбушевавшаяся стихия. Трагизм рассказа в том, что герой не в силах осмыслить свою личностную судьбу, он не находит к ней ключа. Отсюда глаза героя, "словно присыпанные пеплом". И хотя со стороны читателя подбирается искомый ключ: судьба народа – судьба Андрея Соколова, тем не менее обобщенность названия «Судьба человека», где и первое и второе понятие максимально философичны, вновь и вновь подчеркивает роковую непознаваемость судьбы, неподвластность ее путей человеческой воле, ее трагическую обезбоженностъ. Намеченная проблематика, несомненно, заложена в произведении Шолохова, вот почему теперь, анализируя рассказ с известной исторической дистанции, мы можем сказать, что назрела острая необходимость рассмотреть шолоховское произведение не столько с шаблонно-социологических, сколько с обще-гуманистических позиций.