<…> супруга Пушкина Натали, став членом избранного кружка ближайших подруг царствующей императрицы Александры Федоровны, вскоре вступила в интимную связь с императором. Пушкин, чей глаз был глазом ревнивого орла, так же вскоре понял, с кем жена делит постель и кто украсил его рогами. Император тем временем сознательно переводит стрелку сплетен на Дантеса, а Натали, понукаемая царем, принимает ухаживания Дантеса.

Не желая быть пешкой в монаршей игре и не считая такое бесчестье за счастье (в тогдашнем свете связь жены с императором почиталась мужьями за удачу судьбы), Пушкин, не имея возможности стреляться с государем, вступил в тайный поединок с императором, где в свою очередь тоже использовал Дантеса, как подставную фигуру в своем поединке с венценосцем.

Главную роль в интриге сыграл пресловутый диплом рогоносца, который, по мнению Петракова, сфабриковал сам поэт, чтобы смешать все карты великосветской интриги и дать понять императору, что он все видит и не позволит водить себя за нос.

Итак, Дантес в той ситуации исполнял роль прикрытия царской связи с женой поэта и исполнил эту роль совершенно сознательно, с молчаливого одобрения императора. А с другой стороны, был втянут Пушкиным в интригу против того же императора».

Все так, но если Дантес всего лишь пешка в великосветской интриге и фактически перед Пушкиным ни в чем не виноват, тогда зачем же его убивать? На то она и дуэль, что на ней убивают, и как бы выглядел перед современниками и потомками великий гуманист, убивший не за понюх табаку человека? Об этом как раз и писал с беспокойством B.C. Соловьев, что, подняв руку на человека, тем более неповинного перед ним, Пушкин перестал бы быть Пушкиным». И «никаких новых художественных созданий нам не мог бы дать и никакими сокровищами не мог больше обогатить нашу словесность».

На эту нестыковку в версии Петракова обратил внимание В. Козаровецкий, пытаясь внушить ему мысль, что причина дуэли с Дантесом – это реализация замысла Пушкина о самоубийстве. Приводим фрагмент диалога журналиста с академиком Н.Я. Петраковым (принятые сокращения: В.К. – Владимир Козаровецкий; Н.П. – Николай Петраков):

...

В.К.: На самом деле Пушкин уже знал, что пришла пора умереть – но по другой причине. Его болезнь грозила ему маразмом, если не сумасшествием, ее симптомы ежечасно напоминали о приближении этого жуткого рубежа и о необходимости быстрейшего ухода из жизни. Я писал два года назад в «Новых известиях» об этом исследовании Александра Лациса…

Н.П.: Вы имеете в виду работу Лациса «Почему Пушкин плакал?»?

В.К.: Да, ее. Я полагаю, что именно это стало причиной смертельных условий поединка. Ведь если бы речь шла только о защите чести и достоинства, Пушкину было бы достаточно дуэли без тяжких последствий, самого ее факта, поскольку минимальным наказанием за любую дуэль была бы ссылка, а в ссылку, как вы и полагаете, он рассчитывал уехать с семьей. Но ему надо было уходить, и в такой ситуации он решил хлопнуть дверью.

Н.П.: К сожалению, вашу статью я пропустил, а работу Лациса в его книге «Верните лошадь» прочел только недавно, когда моя книга уже была издана. Это интересная версия, но, с моей точки зрения, все-таки только версия – хотя факты, которые приводит Лацис, достаточно убедительны. Я бы сказал так: среди причин смертельных условий дуэли могла быть и названная вами. Не случайно же Вяземский обмолвился: «Эта история окутана многими тайнами…»

В.К.: Обратите внимание на то, что, начиная с 1830 года, то есть еще до женитьбы на Натали, Пушкин то и дело поминает свою смерть: только в цитированных вами письмах последних лет жизни это прозвучало дважды. И если даже инстинктивно он мог делать некие движения для сохранения жизни, мысль о неминуемой, необходимой смерти последние годы не оставляла его.

Н.П.: Это так, но я против того, чтобы считать единственной целью дуэли самоубийство. Пушкин использовал дуэль и для того, чтобы защитить свою честь и честь дуры-жены, и для того, чтобы ответить императору, которого он не мог вызвать на дуэль, и для того, чтобы за участие в оскорбительных для Пушкина играх наказать Дантеса, карьера которого в России, независимо от исхода дуэли должна была быть разрушена. Кстати сказать, и Полетика в результате этой дуэли была жестоко наказана: ее муж из-за дуэльного скандала был отправлен служить в Одессу; именно это и стало причиной ее лютой ненависти к Пушкину, которую она так и не утолила до самой своей смерти. При этом Пушкин так обставил дело, что своей смертью навеки приклепал к этому трагическому действу не толькр Бенкендорфа, но и самого царя: он не только сделал достоянием истории его поведение, но и вынудил его принять прямое участие в убийстве вместе с Дантесом, когда Николай позволил (если не «посоветовал») Бенкендорфу отослать жандармов в противоположную сторону вместо того, чтобы предотвратить дуэль. Как бы Бенкендорф ни относился к Пушкину, без санкции царя он не посмел бы принять такое решение самостоятельно.

Словом, Пушкин так хлопнул дверью, что отзвуки слышны до сих пор, чему лучшее подтверждение – наше интервью. Но для достижения всех этих целей понадобилось целая цепочка пушкинских мистификаций».

Отметим, что в пылу дискуссии уважаемый академик допустил неточность, заявив, что И. Полетика возненавидела Пушкина в результате этой дуэли. Ниже мы покажем, что эта склочная дама ненавидела Пушкина еще при его жизни, и много сделала для компрометации великого поэта. Но главный вывод, который следует из этого интервью, – академик не признает версию А. Лациса о том, что «смертельная» болезнь – «дрожательный паралич» явилась причиной суицидного настроения Пушкина. Надо отметить, что из чувства уважения к покойному пушкинисту, сделал он это в довольно «мягкой» форме: «…я против того, чтобы считать единственной целью дуэли самоубийство», и далее приводит несколько проблем, которые решались посредством дуэли: «Пушкин использовал дуэль и для того, чтобы защитить свою честь и честь <…> жены, и для того, чтобы ответить императору, которого он не мог вызвать на дуэль, и для того, чтобы за участие в оскорбительных для Пушкина играх наказать Дантеса…» Кто бы возражал против такой аргументации, все эти проблемы Пушкин действительно решал с помощью дуэли (и надо признать, решал их с блеском), но все-таки без признания факта, что решению этих проблем (как сопутствующих) способствовала именно установка поэта на то, чтобы уйти из жизни, что мы и попытались доказать в данном сочинении. Если из перечня проблем, перечисленных академиком, убрать с первого места решение Пушкина о самоубийстве, то дуэль будет выглядеть, как нонсенс: «Царь сделал меня рогоносцем, – пойду-ка я и убью Дантеса!?» А поскольку и современники Пушкина и пушкинисты всех поколений в содержательной части «пасквиля» не «увидели» тонко зашифрованную месть поэта Николаю I, то и вовсе все выглядит весьма банально, а для Пушкина весьма оскорбительно: «Дантес добивается близости с моей женой, вместе со своим «отцом» сочинили паскудный «пасквиль» – пойду-ка я и убью Дантеса»?

Вам не кажется, уважаемый читатель, что Пушкин не заслужил столь ханжеского к себе отношения? Чтобы вызвать Дантеса на дуэль, у Пушкина было масса других оснований, не дожидаясь получения диплома рогоносца. Взять хотя бы такой эпизод из «Воспоминаний» графа Соллогуба, который внимательно следил за развитием недружеских отношений между Дантесом и Пушкиным: «Отношения его <Пушкина> к Дантесу были уже весьма недружелюбные. Однажды, на вечере у князя Вяземского, он вдруг сказал, что Дантес носит перстень с изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет Генриха V.

– Посмотрите на эти черты, – воскликнул тотчас Дантес, – похожи ли они на господина Пушкина?

Размен невежливостей остался без последствия. Пушкин говорил отрывисто и едко. Скажет, бывало, колкую эпиграмму и вдруг зальется звонким, добродушным, детским смехом, выказывая два ряда белых, арабских зубов».