А я снова теряла способность ощущать холод. И съеденная каша комом застыла в желудке. Она не в силах была утолить того, иного голода, который вернулся ко мне.
Ночью я вновь видела сон.
Я лежала на груди Янгхаара, вслушиваясь в голос его сердца, которое не желало оставаться запертым. И я, обнимая мужа, мечтала о том, чтобы он умер.
Перед рассветом сон отступил.
А меня охватила странная тревога, словно то мое, потаенное, желание было услышано и вот-вот исполнится. Но разве возможно подобное?
Не знаю.
Рассвет был алым, словно на небо плеснули крови.
А в условленный день Янгар не вернулся.
И на следующий тоже...
...я продолжала ждать. Вот только рассветы по-прежнему были красны.
Глава 34. Подвалы
Вывернутые руки уже не ощущались, а вот спина горела. И каждый вдох давался с боем. Воздух был душным, спертым. Марево колыхалось над раскаленными углями, и пот выедал глаза.
- Жив еще? - могучая рука Ину вцепилась в волосы, дернула, выворачивая шею. И Янгхаар стиснул зубы, подавляя стон.
- Жив, змееныш... крепкий, - Ину плеснул воды в лицо. - Ну и надо было тебе со мною воевать?
В его голосе больше не было гнева, лишь мрачное удовлетворение. Тридуба поднес к губам чашку и позволил напиться.
- И гордости поубавилось...
Сам бы он отказался принять воду из рук врага.
И зря.
Главное - выжить. А там уже Янгар сочтется.
- Глазищами не сверкай, - Тридуба хлопнул по щеке, вроде бы легонько, но подзажившие губы лопнули, наполняя рот сладковатой кровью. - Сам виноват...
- Ты... - говорить было еще сложнее, чем дышать. Ребра натянули кожу, еще немного и треснут швы старых шрамов, сползет шкура, не дождавшись палача. - Ты... сжег мой дом.
- Было такое, - согласился Ерхо Ину.
- Дважды.
Воцарилось молчание.
Слышно было, как гудит пламя в камине, широком, на всю стену. И похрустывают, рассыпаясь угли. Железо поет, готовое боль причинить.
- И такое было. Признаю, - Тридуба отошел к столу, накрытому белой скатертью.
Стояли на нем чеканные кубки. И блюда с жареными куропатками, копчеными угрями, паштетом, ломтями темно-желтого сыра... возвышался в центре кувшин с высоким горлом.
- Виниться не стану, - хлопнула плеть по краю стола, и зазвенели кубки. - Но я рад, что ты не издох. Глядишь, и выйдет договориться... где Печать?
Янгхаар промолчал.
- Опять запираешься? Ну это не надолго... спрашивать-то по всякому можно. И я спрошу, не сомневайся.
Спросит.
Смерть не будет легкой, но Янгхаар не боится смерти.
Вот только маленькая его медведица зря будет ждать. Решит, верно, что Янгар вновь ее бросил...
- Ну?
Плеть Ину обожгла кожу.
- Ты... предатель... - Янгхаар заговорил не от боли, но потому, что должен был сказать, пока еще может. - Мой отец... тебе верил. Помнишь Сеппу Уто?
Помнит.
И не отворачивается, пряча тени в глазах, но прямо глядит, с улыбкой.
- Ты его убил?
- Я.
- За что? - Янгхаар смежил веки, позволяя себе глубокий выдох. Пальцы впились в скользкую веревку. Натянулись жгуты мышц, поднимая тяжелое тело. Вдох.
И медленный выдох. Ребра сжимаются, еще немного и треснут, осколками раздирая легкие.
- Змееныш, - Тридуба налил вина, но пить не стал, плеснул на огонь. И зашипели алые угли. - Ты на него не похож... глаза только, но мало ли черноглазых? А ты умер давно.
Ерхо Ину, разломив куропатку, медленно выбирал косточки, выкладывая на край чеканного блюда. Желтый жир полз по пальцам, и Тридуба пальцы облизывал, причмокивая. Черная его борода лоснилась, а щеки были красны.
- Но выходит, что не умер... приполз назад. Чего ж тебе тихо-то не сиделось? - он подхватил с блюда горсть моченой клюквы и, забросив в рот, зажмурился. - Кислая... хочешь? Да нет, тебе не положено.
- За что? - повторил Янгар вопрос.
- А какая разница-то? За то, что нагл был не в меру. Или за то, что думал, будто бы ему позволено больше, чем мне... или за то, что силой вашей пользовался безоглядно... земли мои забрал... и жилы золотые увел... да и мало ли. Змееныш, было бы желание, а повод найдется.
Ерхо Ину снял с пояса кошель, который с тяжелым звоном упал на столешницу, отправил следом кинжал в узорчатых ножнах и палаш, в могучих руках Тридуба казавшийся игрушечным. Неторопливо расстегнул сам пояс, широкий, из толстой турьей кожи, которую срезают с хребта еще живого зверя, и пробежался пальцами по серебряным бляхам.
Взвесил в ладони.
- Говори, - приказал.
- Не могу, - Янгхаар попытался приподняться для нового вдоха. - Не помню. Мал был.
- Врешь.
Пояс отправился на стол.
И верно. Слишком он тяжелый, таким и зашибить можно с неосторожного удара. А Ерхо Ину не желает быстрой смерти.
Ему в радость упрямство Янгхаара.
Тридуба снял халат, оставшись в одной рубахе. Она обтягивала могучее тело его, пропитываясь потом, и под подмышками расцветали круги. Спереди на рубахе виднелась россыпь алых пятен, не то от клюквы, не то от вина. И Янгхаар с тоской подумал, что очень скоро эти пятна затеряются среди других.
- Глупец, - жирная ладонь Ерхо Ину пригладила всклоченные волосы. - Я ж все равно узнаю. Шкуру спущу, а узнаю.
- Спускай.
До него уже спускали...
- Больно будет, - Тридуба взялся за любимую плеть.
- Потерплю.
Терпел.
Сколько?
Долго.
Боль была рваной. Она отступала, позволяя почти выскользнуть из кровавого тумана, глотнуть воды, которую подносили к губам, осознать себя. То вдруг накатывала душной волной, из-под которой Янгхаар безуспешно пытался выбраться. Порой он вовсе проваливался в забытье, и тогда Великий Полоз нежно сжимал его в своих объятьях. Живая колыбель змеиного тела дарила прохладу и ощущение надежности. Янгхаар трогал крупные ромбовидные чешуйки, радуясь тому, что все на месте.
Ни одной не достанется Ерхо Ину.
Иногда Полоз отпускал его в тот, почти полустертый сон, где Янгар был счастлив. И он вытягивался на росистой траве, запрокидывал голову, любуясь небом. А кто-то близкий и родной расчесывал волосы.
- В них столько дыма, - жаловалась женщина с руками, покрытыми золотой чешуей.
- Выветрится, - Янгар ловил эти руки, а они не давались.
И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.
- Не спеши... еще срок не вышел, - просила она.
Его маленькая медведица?
Почему она не желает показаться?
- Видишь? - возражал Янгар, снимая с груди зеленый камень на веревочке. Он подносил его к глазу, а второй прищуривал, и голову задирал, до боли в шее. Дыра в камне ловила солнце. И сам он наполнялся ярким, горячим светом. - Теперь лето со мной.
- Глупый...
Ее смех звучал в ушах, даже когда забытье отпускало. Тогда Янгар вываливался в душный смрад подвала. Он наново ощущал изодранное тело, стискивал зубы, сдерживал стон и заставлял себя улыбаться.
Тридуба это злило.
- Где? - вопрос всегда один и тот же.
- Не... не... з-снаю, - его собственная речь становится похожей на змеиное шипение. Язык сухой, распухший, царапает изодранное нёбо.
И в кровавом тумане плавится разум.
Вот Ерхо Ину с любимой плетью, которая порой сменяется каленым железом. Над жаровней воздух дрожит, наверняка, ему тоже больно.
- Где?
Железо прижимается к коже, дарит огненную злую ласку.
- Где?
- Н-не...
Ожоги расползаются, скрывая шрамы. И поверх них танцует нож.
- Я же обещал, что шкуру с тебя спущу, змееныш... где?
...лицо Ерхо Ину плавится, с него сползает кожа. И Янгар с удивлением видит перед собой хозяина.
- Сбежать думал? - смеется Хазмат, скалит желтоватые острые зубы. Десна его побелели, а на клыках застряли крошки жевательного табака. - Куда тебе бежать, мальчик?