Но больше всего Шульцу полюбилось расхаживать по главной аллее, ведущей ко дворцу генерала, любоваться коттеджами, в которых жила фабрично-заводская аристократия из иностранцев: управляющие, инженеры и главный лесничий. Шульц смотрел на коттеджи и думал:

«Вот бы и мне такой коттеджик! Тогда бы можно было тут остаться еще годика на два, на три... Выписать сюда жену, детей, и живи-поживай! А что? Совсем бы не плохо можно было тут жить».

И особенно понравилось Шульцу заглядывать в Дом для приезжих, где останавливались управляющие и инженеры с других заводов Мальцева, приезжавшие в Дятьково по делам, купцы из Москвы, Петербурга, Харькова и других городов. Комнаты для гостей были на втором этаже, а внизу размещались гостиная, столовая, бильярдная, кухня и буфет. Вот уж где было хорошо — так это в столовой и буфете! Ну прямо рай земной! И чего тут только не было! Тут и водка была не такая, как в трактирах, а особо очищенная. Тут были и заграничные вина, вплоть до настоящего французского шампанского, даже рейнвейн можно было получить. А уж кушанья тут готовили — просто пальчики оближешь!

За чайным столом всегда главенствовала изумительно красивая дама, жена какого-то высокого чина из мальцевской администрации. Она сама наливала чай, дарила всем очаровательные улыбки. Все входившие, здороваясь, целовали ей ручку.

Расплачивались с ней полными кредитками; она получала за все — за обеды, за чай и прочее. Она была тут хозяйка всему. Шульц обедал здесь, правда, изредка, но слегка выпить и кое-чем подзакусить он тут любил, тем более что сюда иной раз заходил и свой брат немец покалякать на родном языке о том о сем. И, уж конечно, Шульц не настолько был богат, чтоб расплачиваться полными кредитками. Он требовал точного расчета, платил столько, сколько полагалось, вплоть до копеечки. И, несмотря на эту его манеру расплачиваться, хозяйка стола дарила и его такой же ласковой улыбкой, что и остальных клиентов.

Сейчас была масленица — неделя, когда на всей матушке-Руси пекут блины, и в столовой Дома для приезжих также каждый день подавались блины.

И бог ты мой, что это были за блины! Шульц и не предполагал, что это такое вкусное блюдо. Тут были блины и гречневые, так называемые крупитчатые, были и белые, из первосортной пшеничной муки. И с чем твоя душа желает: с коровьим маслом, со сметаной, с селедкой, с разной икрой — красной кетовой, паюсной и зернистой. Зернистая и паюсная были Шульцу не по карману, а вот селедочка и красная кетовая были его; он всегда заказывал к блинам селедку или кетовую икру. И, конечно, маленький графинчик водочки, кружки две, а то и три пива на запивку. Блины ему больше нравились гречневые, они не так были тяжелы да и стоили в два раза дешевле, чем белые.

— Гут! Зер гут русишь блины, — шептал Шульц себе под нос, поглощая порцию за порцией гречневых блинов.

И у него опять возникала мысль: а не поговорить ли с генералом о продлении контракта, когда истечет срок этому, не вызвать ли ему из Богемии жену? Правда, тут нет кирки, а его Эльза любит посещать кирку, но пастор, говорят, где-то тут обретается, требы он справляет.

«Да ведь не одни же мы тут будем жить, тут нашего брата полно, — рассуждал Шульц, сидя за столом в Доме для приезжих его превосходительства. — Если годков пять-шесть тут поработать, то можно и капиталец сколотить, вернуться на родину и небольшую хрустальную фабричку свою открыть... »

Так уж повелось испокон веков на Руси, что самая веселая неделя в году — широкая масленица. И так уж ведется, тоже испокон веков, что на масленицу обязательно во всех избах, хатах и домах должны печься блины. А к блинам полагалось иметь масло коровье, а у кого такого не находилось, обходились конопляным или подсолнечным. И рыба соленая — сельдь и тарань, рыба свежая — карп и лещ, судак и налим, белуга и осетрина — тоже полагались к масленичным блинам. Конечно, свежая рыбка ценой кусается, она бывает доступна только тем, у кого карман толст да мошна туга. Беднота же обходилась только солененькой — селедочкой да таранью, да и такую ели не каждый день масленицы. Селедку жарили на конопляном или на подсолнечном масле, она тогда еще солоней становится и ее не так много съешь, зато воды после прямо обопьешься. А из тарани варили холодец, так прямо, не очистив, с чешуей и кишками. Холодец тогда тоже солон и горчит слегка; его тоже не много съешь. Всяк по одежке протягивал ножки, справлял масленицу по своим силам и средствам.

И блины были у всех разные. У богачей белые пшеничные да крупитчатые, а у бедняков — из простой гречневой муки, из гречихи, смолотой вместе c кожурой. Бедняк и такому блину рад, с голодухи и такой блин хорош, особенно со сковороды.

И тоже со старины так повелось, чтоб на масленой с горы и на тройках кататься. На тройках-то катались опять-таки богачи, у которых лошади в конюшнях стояли. А бедняки с гор катались: детвора — на саночках, взрослые — на больших санях.

И пили сивуху во всех дворах, пели песни масленичные, веселились вовсю на всей матушке-Руси перед долгим постом. Весело проходила масленица и во владениях генерала

Мальцева. Генерал, как всегда на масленицу, приказал выдать каждой рабочей семье блинной муки по числу рабочих в семье и по качеству работников, отпустить водки, селедок и тарани. Если в семье были мастера первой руки, им выдавалось по пуду пшеничной крупитчатой муки, по ведру водки, по бочонку селедок и по рогожному кульку тарани; тарань продавалась всегда в рогожных кульках. А если семья была так себе, не было в ней хороших мастеров, все работали на подсобных работах, — таким выдавалась простая гречишная мука и соответственно меньшее количество сельдей и тарани, водки по полведра, а то и вовсе по четверти: большего они не стоят, хватит им и этого.

—  По барину — говядина, по башке и шапка, — говаривал генерал.

А беднота и тому рада была, все же и у них был праздник.

Мальцев отлично понимал, что рабочему человеку надо и повеселиться иногда. Потому-то он и не скупился на праздничные расходы для своих крепостных — все это они отработают ему с лихвой. Он и сам принимал участие в народном веселье, появлялся на народе то там, то тут. Его тройка носилась вихрем по большой дороге из Дятькова в Людиново, из Людинова — в Любохну. Мальцев выскакивал из санок своих, присоединялся к катающимся с гор, валился вместе со всеми на большие сани, на которых катались молодые рабочие, гоготал, даже сани вместе со всеми тащил обратно в гору. Вот, дескать, какой я простой, я такой же, как и вы все! Конечно, кто поумней да пограмотней, те понимали цену такой «простоты», смекали, для чего вся эта комедия делается. А другие, попроще которые, были рады-радешеньки. Как же, с самим его превосходительством в одних санях с горы скатились!

Последние три дня масленой недели по приказу генерала его фабрики и заводы не работали. На Дятьковской хрустальной в эти дни работала только ванная печь: ее останавливать было нельзя.

Высшие служащие — управляющие, инженеры и бухгалтеры — веселились особо, у них свой круг был. Они раскатывали по улицам Дятькова, Людинова, Любохны и других сел и рабочих поселков на тройках, парах и на одиночных рысаках, кому что по вкусу, собирались в свой клуб: для них в Дятькове был построен большой клуб на главной аллее, где ставились спектакли, устраивались концерты, играл духовой оркестр. Был при клубе и роскошный буфет. Самых важных из них приглашал к себе на блины во дворец генерал.

В Дятькове был и Народный дом для простолюдья, тоже большой. Он стоял на главной площади села, чуть не рядом с собором. При нем была и чайная. Но ему было далеко до того особняка, где собиралась «белая кость», до клуба высшей фабрично-заводской знати, куда вход для рабочего люда был строго воспрещен.

Хороша была масленица в этом году в Дятькове! Морозы сломились, дело подвигалось к весне, днем было не больше пяти градусов мороза — самый раз кататься с горы, носиться на тройках по улицам. И все веселились кто как мог.