Потом диктор приступил к прогнозу погоды. Потоки холодного и влажного воздуха, двигаясь с севера, достигли Европы и вызвали обильные снегопады. Снег шел над всей Европой, особенно сильные заносы отмечались в горах, где сугробы достигали порой двухметровой высоты. В ближайшие сутки никаких улучшений не предвиделось. Диктор добавил, что непогода сильно помешала движению транспорта, но что принимаются всевозможные срочные меры. Потом нам показали заснеженные, как в Сибири, просторы, вереницы неподвижных грузовиков, красные снегоуборочные комбайны, выбрасывающие вбок белые фонтаны. Комментатор гордо объявил, что мы располагаем самой современной техникой, оборудованной радарами, сонарами, ЭВМ, которые…

Внезапно погас свет, и комната погрузилась во тьму, слабо разбавленную лишь отсветами огня в камине. Па вскочил, чертыхаясь и крича, что, мол, этого еще недоставало, конечно, по такой погоде следовало ожидать какой-нибудь пакости, теперь насидимся без света. Он сходил в чулан за керосиновой лампой, зажег ее от уголька из камина и поставил на стол.

Мы поужинали при ее слабом свете, и я хорошо помню, что эта вечерняя трапеза показалась нам с Ноэми праздничной, несмотря на буран, который то взвывал, то стихал за окном. Однако, глядя на отца, я видел по его озабоченному лицу, что эта авария ему очень не нравится. Зато Ма в красноватом свете лампы выглядела еще красивее: тени волшебно преображала ее лицо, глаза в полутьме блестели, распущенные волосы падали на плечи.

Едва она подала нам торт, который испекла к ужину, как буря налетела с новой силой и крыша застонала под ураганным ветром, точно корабль, сотрясаемый штормом. К счастью, низ дома, окна и двери были теперь неподвижны — видно, ветер прочно замел их сугробами.

— Слушайте! — вскрикнула внезапно Ноэми, уже набившая рот тортом. Она подняла палец: — Слышите, как будто волки воют!

— Волки? Ну что ты болтаешь! — ответил Па. — Это ветер воет на чердаке. Откуда здесь волки?

— А вдруг они придут из лесу?

— Ну нет, не думаю.

— А Себастьен говорит, что это вполне может быть. Я, например, думаю, что снег будет идти семь дней и семь ночей и что сюда набегут волки. Мама, можно мне еще торта?

— Ты слишком много ешь, Ноэми. Гляди, растолстеешь, как поросенок, и волки тебя съедят.

Па раскурил свою трубку и, налив себе рюмочку настойки, стал смаковать ее с довольным видом.

— Великолепный ужин! — сказал он. — Лучший в моей жизни, как, впрочем, и все остальные. С таким угощением нам ничего не страшно.

Я вслушивался в голоса родных, в треск огня, в завывания ветра. Я вспоминал рассказы Лондона [14] и Кервуда [15], где шла речь о Крайнем Севере, и грезил о жизни в бревенчатой хижине, о полярной ночи, о пурге и волчьем вое. При слабом свете керосиновой лампы, под стоны бури за окном, мечты мои обретали удивительную реальность. Я воображал себя Родериком Дрю, Бремом Джонсоном, Генри или Биллом [16], я храбро сражался с суровой северной зимой, и мои отвага и сила творили настоящие чудеса. Короче, я рвался навстречу приключениям.

4

На следующий день утром в доме опять стояла мертвая тишина. Буря, свирепствовавшая всю ночь напролет, теперь улеглась. В моей комнате была тьма кромешная, и я никак не мог понять, который час.

Я почувствовал что-то живое на кровати, возле себя, и, протянув руку, нащупал нашего кота. Он жалобно мяукнул, как будто был чем-то сильно напуган. Наверное, накануне я оставил свою дверь приоткрытой, и он незаметно пробрался в комнату. Это было не похоже на него: мама запрещала нам с Ноэми брать кота в постель, да и сам он предпочитал греться у камина, возле тлеющих углей. Я погладил его, он опять испуганно мяукнул, крепче прижался ко мне и затих.

Я нажал было на выключатель лампы, но вспомнил, что электричества со вчерашнего дня нет. Пошарив, я отыскал фонарик на батарейках, зажег его и осветил будильник: он показывал половину восьмого. Это означало, что в школу я сегодня уже не попаду. При других обстоятельствах меня этот факт только порадовал бы, но сегодня — такое уж невезение! — я пропускал свидание с Катрин.

Через полуоткрытую дверь я заметил слабый колеблющийся свет в гостиной. Он приближался, и вот уже в мою комнату зашел отец с керосиновой лампой в руке. Он нагнулся ко мне.

— А, ты не спишь! Я не стал тебя будить, все равно в школу вам сегодня не идти. Все завалено снегом. Я даже ставни не смог открыть.

— Разве они не расчистили дорогу?

— Конечно нет! Там, наверное, сугробы выше головы. Как в прошлом году в ноябре, помнишь?

— Ага, мы тогда ждали снегоочиститель два дня. Думаешь, сейчас будет то же самое?

— Вполне возможно!

Отец говорил вполголоса, наверное, чтобы не разбудить Ноэми; он качал головой, и неверный свет лампы обнаруживал мелкие морщинки вокруг его глаз. Несколько минут он, замерев, постоял возле моей кровати, вслушиваясь в молчание ночи там, снаружи.

— Ну и тишина! Словно все вымерло вокруг. Поднимусь-ка я на чердак, гляну, что там творится на дворе.

— Можно, я с тобой?

— Пойдем.

Я быстренько натянул на себя брюки и свитер и поднялся по лестнице вслед за отцом.

Чердак занимал весь верх нашего дома. С одной его стороны располагался сеновал, заваленный сеном и соломой, с другой — просторная кладовая, куда забрасывали старую мебель, ящики и прочую дребедень, оставшуюся от прежних владельцев. Попасть на чердак можно было либо изнутри — по лестнице или через люк, из хлева, либо с наружной галереи, примыкающей к дому сзади. Поскольку шале построено было на склоне, тележки с сеном, прибывавшие с лугов, могли подойти вплотную к сеновалу.

К этой двери мы даже и подступаться не стали, зная, что ее крепкие створки открываются наружу, а, значит, снег не даст их распахнуть. Тут дело было безнадежное. Но зато наверху, почти под самым потолком, как раз над кучей сена, имелось окошко, и Па сразу же направился к нему. Он приставил к стене лестницу и стал взбираться по ней, а я светил ему снизу своим фонариком. Наконец он забрался на толстую поперечную балку и, понадежнее утвердившись на ней, потянул на себя оконный ставень. На чердаке забрезжил слабый свет.

Па высунулся наружу по пояс, так что я видел только его ноги, и вдруг воскликнул:

— Ну и ну, просто невероятно! — Он втянул обратно голову и ошарашенно поглядел на меня: — Нет, это просто невероятно! Снег уже поднялся почти до самой крыши и продолжает идти. Ты можешь себе представить? Это же самое малое пять метров в высоту. Подумать только — пять метров! Ну-ка положи фонарь и лезь сюда!

Повторять не потребовалось — я проворно вскарабкался по лестнице и оказался рядом с ним на балке. Он посторонился, чтобы дать мне пройти, и я высунулся наружу.

Сперва я почувствовал холод и щекочущие прикосновения снежных хлопьев, но не это привлекло мое внимание. То, что я увидел, здорово испугало меня. Снег, вдобавок подгоняемый ветром, сравнял наше жилище с окружающими сугробами, сделал его неузнаваемым. Передо мной простиралось гладкое пространство, и требовалось большое усилие, чтобы представить себе, что под этой белой массой, из которой, словно чахлые кустики, торчали верхушки лиственниц и елей, погребены дорога, сад и двор, где еще позавчера мы с отцом кололи и складывали дрова. Ни лугов, ни гор не было видно за снежной пеленой. Свинцово-серый, тусклый дневной свет усугублял неестественность этого зрелища. Казалось, день не в силах побороть сумрак ночи. И по-прежнему, по-прежнему упорно шел снег, и не было ему конца.