Откуда же? О деревне Себастьен знал не больше нашего. Его видеофон тоже испортился с началом снегопада. Снегоочиститель так и не появился. И с тех пор ни единого признака жизни, разве что вертолет этот мудреный, неизвестно откуда взявшийся, сбросил ему ящик да и сгинул. Настоящее чудо-юдо, ей-богу, и, главное, все молчком! Ну а уж яичко, которое он снес, — ящик-то! — это надо вконец оголодать, чтобы взять в рот такую пакость. Химия, как есть чистая химия! А химией сыт не будешь… Вчера он, Себастьен, попробовал пробраться в долину по дороге, вернее, по тому, что от нее осталось, но далеко не ушел. Мост через Аруаз полностью разрушен. Посмотрели бы вы на эту картину! Грязевой поток несется как бешеный, крутит целые деревья, швыряет их об скалы. А шум стоит какой! Там перейти по дереву и думать нечего! Может, второй мост, ниже по течению, и удержался, хотя вряд ли. А потом, до него верных двадцать километров, а по этому снегу… Сейчас главное — сорганизоваться здесь, на месте. А все остальное потом.

— Да, вы правы, сорганизоваться… — повторял отец. И вдруг добавил: — Нашей козы больше нет.

— Вот как! Вы ее съели, что ли?

— Нет. Умерла — то ли от болезни, то ли от страха, когда волки бродили вокруг дома.

— И откуда только они взялись, эти твари! Нет, подумать только — волки! Сроду их здесь не бывало! Ух, как мне хотелось их перестрелять, но я подумал: на кой черт это надо, лучше сэкономить патроны.

— Конечно, может, еще дичь уцелела, вот патроны и пригодятся.

— Ну да, дичь… а, может, и еще кто!

Кто же еще? Я собрался спросить Себастьена, что он имеет в виду, но не успел, он уже обратился к отцу:

— Ладно, сейчас стемнеет, пора по домам! Значит, решено: завтра вы приходите к нам, все четверо. Тогда и поговорим.

Назавтра меня даже будить не пришлось. Уже на заре я сам быстренько вскочил с постели, такой свежий и бодрый, как будто вчера не месил снег на протяжении долгих часов. Я толкнул ставни, они легко растворились, и в окно ворвался запах весеннего леса; на горизонте меркли последние звезды. И весь этот утренний пейзаж, на который я раньше, отправляясь в школу, по правде сказать, не обращал особого внимания, внезапно показался мне невыразимо прекрасным.

Я тут же подумал о Катрин: теперь я вспоминал ее лицо, мысленно поверял ей свою любовь, даже осмеливался поцеловать. Но очень скоро я снова ощутил грызущий голод, и предметом моих мечтаний стала мадам Жоль, такая же искусная повариха, как и наша Ма. Кажется, Себастьен что-то говорил о солонине с картошкой? Все эти заманчивые мысли перемешались у меня в голове, и я думаю, что для полного счастья мне достаточно было бы примирить две снедающие меня страсти, разделив праздничную трапезу мадам Жоль с Катрин.

Пока же, на завтрак, нам пришлось удовольствоваться еще одной банкой неизвестной коричневатой массы и несколькими печеньями. Это даст нам силы одолеть дорогу. Что касается вкусовых качеств данной «еды», то о них и говорить было нечего! Но мы так торопились в путь, что проглотили все, не разбирая. Потом я пошел в хлев подсыпать сена корове. Ноэми налила молока в блюдечко коту, и мы вышли из дома. Восходящее солнце окрасило в розовое фасад и остатки поленницы. Здесь, возле дома, было почти жарко. Отец помедлил секунду у порога, словно колеблясь, потом решительно повернул ключ в замке.

На сей раз ходьба давалась нам значительно легче, ибо мы шли по вчерашним следам; примерно через полчаса мы уже добрались до поваленных деревьев. Сегодня Па запасся топором, и, пока он расчищал проход от ветвей, мы смогли передохнуть. Ма, вытирая пот со лба, прислонилась к стволу пихты. Она выглядела усталой, но пыталась улыбаться.

— Ничего, все в порядке, сейчас отдышусь, — сказала она. — Ох, скорее бы уж дойти!

Ноэми, шнырявшая по кустам, закричала, что видит какую-то живность; в тот же миг у нее из-под ног выпорхнул дрозд и исчез среди ветвей. Его появление в ласковых лучах утреннего солнца привело меня в восторг. Ведь если он выжил, значит, и другие звери и птицы выжили тоже, и скоро весь мир возвратится к прежнему существованию. Та огромная птица, посетившая нас несколько недель назад, казалась теперь кошмарным призраком; иногда я спрашивал себя, не привиделась ли она нам в безумии, навеянном одиночеством. Я вспоминал ее длинные тощие ноги и обвисшие, какого-то пыльного цвета крылья, в ушах у меня до сих пор стоял ее хриплый, каркающий крик среди снежного безмолвия. А здесь — ничего похожего, обыкновенный дрозд, знакомый и привычный словно знак того, что мы вернулись наконец к прежней жизни. И как же приятно было следить за его пугливым бегством в подлесок! А скоро и зеленые ростки выглянут из-под земли, еще недавно скованной снегом и льдом. Они оденут изумрудным покровом луга, пригорки, осыпи вокруг скал. Они только ждут своего часа тут, у нас под ногами, свернувшись до поры в луковицах и семенах.

В десять часов мы подошли к потоку. Пихта стойко выдерживала напор воды, хотя та и поднялась со вчерашнего дня еще выше и теперь с грозным ворчанием проносилась меньше чем в метре под стволом. Мы вступили на него, один за другим, цепляясь за натянутую веревку. Помню, где-то на середине у меня так закружилась голова, что я чуть не свалился в воду. Но все же мы благополучно перебрались на другой берег. Правда, при этом я подумал: а вдруг случится такое несчастье, что дерево унесет потоком, — как же мы тогда вернемся домой?

Но вот выше по склону появились Себастьен и Марк, спешившие нам навстречу, и беспокойство мое тут же улетучилось.

Шале Жоля пострадало от катастрофы куда сильнее нашего. Часть крыши обвалилась; лавина превратила окружающий луг в тонкий болотистый хаос из ветвей, камней и грязи; величественные лиственницы, окаймлявшие дорогу, рухнули под напором снега. Но Себастьен с сыном уже расчистили двор, и по нему, между остатками сугробов, разгуливал скот. Новые, грубо обтесанные топором стропила высились над проемом, наполовину прикрытым досками. Возле двери громоздилась куча поленьев, из каминной трубы валил дым. По всему чувствовалось, что битва со снегом была не из легких, но никто не поддался отчаянию.

Невозможно забыть торжественный обед в тот день: лучший в моей жизни, как любил говаривать мой отец. После объятий, восклицаний и рассказов о наших злоключениях мы быстро уселись за стол. Мадам Жоль подала колбасу, потом свой знаменитый соленый окорок и самый настоящий яблочный пирог из самой настоящей муки. Ну а Себастьен спустился в погреб, принес оттуда две бутылки вина, и даже нам, детям, налили по рюмочке. Очень быстро все мы ужасно развеселились.

— Не робейте, выкрутимся, самое тяжкое уже позади! — кричал Себастьен. — Какого черта, ведь мы все живы-здоровы, это вам не кот начихал!

Он вновь говорил прежним, громовым голосом, бурно жестикулировал, иногда ударял кулаком по столу.

— Ну-ну, успокойся же наконец! — увещевала его жена.

— Еще чего, успокоиться! Нет уж, хватит с меня, мы вон сколько времени в покое просидели! Прямо как сурки в норе! Знаете, я тут частенько думал о вас. Как они там, наверху, смогут ли продержаться? Справятся ли? Время от времени я стрелял из ружья, все надеялся, что вы услышите.

— Нет, ничего не было слышно, — отвечал Па. — А мы вам подавали дымовые сигналы.

— Не видал! Ни разу! Да разве из-за леса увидишь… Кстати, о дыме. Когда я спускался к Аруаз нынче утром, то со стороны Марэй мне вроде бы почудился дымок. Но на таком расстоянии разве разглядишь! А переправиться через Аруаз — черта с два! Это не речка, а океан какой-то. Нужна лодка, да и то еще трижды подумаешь. Ну, когда-нибудь же вода сойдет.

— Верно. Тогда и поглядим. А пока — за ваше здоровье, за всех вас!

И он поднял стакан, повторяя, что все будет хорошо. Скот у нас есть, корму тоже хватает. А скоро и травка подрастет. Зерно он сберег, и картошка для посадки у него есть, и семена для сада-огорода. Он с нами поделится. Одна только загвоздка: как пахать землю. Бензина-то для трактора нет как нет!