— Вы ответите за это! Я вызову представителя властей.

— Делайте что хотите.

Зухди закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел перед собой израильского офицера. Зухди выпрямился. Ему казалось, что весь мир закупорен в бутылке с горючим газом. Сейчас стекло разлетится и все вокруг запылает пожаром.

— Ты Зухди Абдаррагиб?

Он кивнул.

— Почему ты отказался поднять израильский флаг?

Молчание.

— Ты арестован как бунтовщик, — нахмурившись, отчеканил офицер.

— Вы все можете.

За оградой школы его поджидал военный джип. Машина рванулась к центру города, и школа навсегда скрылась из глаз.

МУСА КАРИДИ

(Ирак)

АРБА СРЕДИ НОЧИ

Умм Зафир[11] стояла, подавшись вперед, жадно всматриваясь в открывшееся перед ней пространство, не поворачивая головы в сторону, откуда доносился стон. По мере того как стон затихал, переходя в слабеющие хрипы, светло‑синяя полоса света впереди приближалась, вырастала в огромный, добела раскаленный клинок. Слепящее острие клинка скользнуло по краю песчаных дюн и вырвало из небытия покатый с горбинками склон.

Умм Зафир облегченно вздохнула.

Холм, к которому она так стремилась, был перед ней. Удастся ей достичь его? Достичь и защитить. Со стороны моря снова и снова надвигались ярко‑белые клинки света, на мгновение, уткнувшись во что-нибудь, они замирали, затем двигались дальше.

Федаины рядом с ней зашевелились и пошли. Она тоже пошла. Хотя и с трудом — годы есть годы…

Почудилось, будто сын шагает рядом. Она тотчас отвергла эту нелепую мысль — он арестован, арестован… Они скрыли от нее, что сын арестован… Резким движением сняла и отшвырнула черный передник, болтавшийся вокруг тощих ног, он только будет мешать, когда она станет карабкаться на укрепленный вал перед холмом.

Она сделала несколько торопливых шагов и упала ничком, распластавшись, припала к сухому бугру — навстречу двигался смертоносный граненый клинок. Над самой землей. Ствол дерева обрезан до нижних веток. Верхушка во тьме. А есть она, верхушка? Не видно. Прищуренные глаза режет от нестерпимой боли. Она нежно погладила ладонями опавшие шершавые листья и поползла дальше к стволу. Приподняла голову.

Кружась, падали два листочка. Дерево плакало опаленными слезами. С веток поднялась стая черных во тьме птиц. Клинок срезал половину косогора и исчез.

Умм Зафир встала. Теперь можно было встать…

Неожиданно хрипы умолкли, страшные предсмертные хрипы, доносившиеся из-за стены рядом. Хотя бы взглянуть, что там… Вот стена и вот дверь, но руки не повинуются открыть задвижку. Что-то зашуршало на сухой листве.

— Кто здесь?! Кто?! — вскрикнула она пригнувшись.

Ответа не было… Умм Зафир помедлила и выпрямилась.

Нужно пересилить чувство страха и пройти эти несколько метров… Узнать, кто хрипит… За стеной творится что-то постыдное, нечеловеческое. Возникали, меняясь, расплывчатые тени, искрились и гасли редкие блестки. Звучали глухие мерные удары. Или ей мерещится?! Неужели там бьют человека?! Бьют умирающего?!

Она приподнялась на кончики пальцев, шагнула в черноту ночи. Хрип прекратился. Он слышался совсем рядом — она это чувствовала, но стоило сделать всего один шаг, и он прекратился…

Лошадиное ржание неожиданно сотрясло воздух, взорвалось сотнями звуков, заполнило пространство. Умм Зафир зашаталась от испуга, прижалась к дереву и всем своим телом ощутила, что дерево тоже дрожит. Тогда не раздумывая — думать было страшно! — протянула ногу в пустоту…

Ржание оборвалось. Еще неожиданней, чем началось. Тем резче в наступившей тишине прозвучал окрик:

— Отворяй, тебе говорят!

В дверь забарабанили. Она шагнула к двери. Отодвинула засов. На пороге стоял долговязый человек в черной маске. Концы маски разлетались от его носа, как крылья ворона:

— Выходи! Живо!

Она вышла. Увидела крытую арбу на высоких колесах. Лошадиные морды в шорах из кусков старых автомобильных шин. У возницы вытянутое лицо, больше ничего не видно.

— Трогай! — махнул рукой долговязый.

Кожаные ремни упряжки напряглись. Арба качнулась, заскрипела, въехала в узкий туннель, стала движущимся пятном. Странно, пятно не уменьшалось в размерах, хотя расстояние увеличивалось. Туннель был длинный, как ночь, его плотные своды — ночная тьма.

Если бы Умм Зафир тогда знала! Если бы могла предположить…

Внутри арбы еще темней. Не видно ни зги. Что-то качается в такт движению, налево, направо… Изувеченное тело поднято на штыки. «Что это?! Где я?.. В скалистой пещере? О аллах, разве это я? Это огромный, раздувшийся от жары труп… Какие бредни! Меня не устрашишь бреднями!» — Зафир попытался рассмеяться. Но только оскалил зубы. Он не может смеяться. Смеха не слышно. Наступит день, он будет свободен, тогда и насмеется вволю… Куда его везут?

Мысли ранят, как острые клинки. Даже больней. Смерть не страшна. Смерть уже была.

Окровавленное, истерзанное тело колеблется в такт движению. Его везут не для того, чтобы швырнуть затем под колеса. Расправа не будет ни скорой, ни легкой…

Вот если б не думать! Совсем не думать! Было бы спокойнее… А если б еще не было боли! Так не бывает — ни мыслей, ни боли. Это невозможно, фантазия, все в мире связано… Трясется по дороге арба. Временное, шаткое, ненадежное убежище!..

Где теперь мать? Сколько раз я мечтал увидеть ее… Краешком глаза… Надеялся… Где дядя? О чем это я?! Ведь дядя умер! Как это он говорил?.. Нет, не вспомнить… Эти слова были у него про запас, и он извлекал их в нужный момент. А лицо у него было всегда налито кровью. Он умер от кровоизлияния. А теперь живет снова. В мыслях, воспоминаниях… Так как же он все-таки говорил? А? «Восстанут, и будет праздник…» Праздник? Восстанут — это понятно. Так оно и есть: нас начали убивать, и мы восстали. Но почему праздник? Дядя еще добавлял: «…в сердцах»…

Зафир всматривался в багровое лицо дяди. Прислушивался к обрывкам когда-то сказанных фраз. Качался, послушный покачиваниям арбы. Пританцовывая, дергался на ухабах. А в мыслях был дядя и его слова: «будет праздник…» «Когда будет? Мы уже восстали, сражаемся, гибнем. Когда же будет праздник?»

Арба въехала в иной мир — мир трупов, отрубленных рук, ног, обгоревших туловищ, костей… мир убитых, но не побежденных! И среди них он, Зафир. Его труп волочат по земле, а он стучит ногами. Удивительно, труп и стучит ногами. Здесь нет удивительного, здесь иной мир. Глаза прикрыты. И за это спасибо. Может быть, посыпаны пеплом? Нет, на такую благость рассчитывать не приходится.

А самое страшное в другом: его везут к матери показать раны, чтобы она увидела… И она увидит, услышит и повторит каждый отмученный им стон.

А почувствовала она, когда его арестовали, оставили один на один с долговязым — подбородок треугольником, прыщавый лоб, в глазах злость, — изувеченного затолкали в темный кузов арбы?

Лесная чаща с одной стороны, и с другой — уклон. Край земли. Ощутив близость моря, заржали лошади. Чуть посветлело. Наползал туман. И вдруг этот луч прожектора! Узкая кинжальная полоса, нацеленная в арбу. Как дуло вражеской винтовки. Высоко в небе тучи. Или это слеза на ресницах? В глазах промелькнуло лицо матери… А вдоль дороги плыли дома, деревья, посевы, поодаль — заросли дикой ююбы…

Забывшись, Зафир хотел протянуть руку к зеленому лугу, но лишь заскрежетал зубами: руки были закручены за спину.

Второй луч вырвал поселок покрупнее. Дальше поблескивало море.

Снова стало темно. Головы не повернуть. Так ведь она привязана к приставленной сзади доске, чтобы не падала на бок. А это что, совсем рядом, большое, черное? А, старый знакомый! Как напугал! Все качается… в такт подрагиваниям арбы… Вот он, запах мертвечины… Глаза открыты. Какой назойливый! Так и лезет, не оттолкнуть! Толкаешь его, а он напирает. Словно песок на склоне бархана. Не кончить ли все одним махом? Зачем такая жизнь?.. Самоубийство?! Нет! Тысячу раз, нет! Нужно ждать! Терпеливо ждать… Что-нибудь произойдет, изменится. Совсем неожиданно. И «…будет праздник». Хорошо бы отвалилось колесо или лошадь сломала ногу. Арба остановится. А что дальше?! Голова, отделенная от туловища, покатится по земле… и человек никогда не узнает о своей смерти. Просто и быстро. Только чтоб лезвие было отточено… И голова покатится по выгоревшей траве.