Ни жужжания насекомых, ни шелеста ветра здесь не было слышно — поблизости находился речной перекат, и в грохоте воды тонули остальные звуки. К этому все привыкли и шума не замечали.

Иногда в грохот воды врывался лай или вой собаки — будто из непокорных бурных волн океана вынырнуло страшное чудище, или меж туч сверкнула звезда. Но тотчас же шум реки снова обволакивал все вокруг и воцарялась оберегаемая им зыбкая тишина..

Раньше в летнюю пору спали на крышах — там было прохладно, не мучили москиты. Но сейчас на крышах стало небезопасно, и приходилось ночевать в доме.

С наступлением темноты и до предрассветного намаза смелые деревенские парни по очереди охраняли школу на краю деревни. В этой школе они в свое время учились, теперь сюда ходили их младшие братья и сестры. Парни дежурили до утреннего намаза — бандиты-душманы нападали обычно ночью. Но однажды они решили воспользоваться именно этим часом предрассветной молитвы. Одна группа отправилась к мечети, другая — к школе. Бандиты подожгли здание, под одну из стен подложили взрывчатку. Страшный взрыв потряс деревню, и все поняли: напали душманы то ли на школу, то ли на дом учителя. В деревне учителя знали все. После окончания медресе он остался в этих краях и сделал все, чтобы в деревне построили школу, хотя местные власти всячески препятствовали обучению крестьян. С первого дня открытия школы маулави учил детей грамоте и к тому же выполнял обязанности духовного пастыря деревни. По утрам и вечерам он читал и старым и малым Коран и толковал его.

Учитель с крестьянами как раз находился на молитве в мечети, когда туда ворвались вооруженные бандиты — больше десятка. Они обыскали крестьян и увели к разбойничьим бандам, именовавшим себя борцами за веру.

Отойдя от деревни километров на десять, к подножью горы, бандиты почувствовали себя в безопасности — их никто не преследовал — приободрились и то и дело со злорадством оборачивались на пожарище, над которым клубился черный дым. Близился полдень. Бандиты пригнали крестьян к большому дереву неподалеку от родника, а сами сели немного передохнуть в тени. Солнце припекало все сильнее, и по лицам катился пот.

Главный бандит сел на камень, зачерпнул в пригоршню воды, достал еду из кармана и стал есть.

Учитель и крестьяне смотрели на него с удивлением: «Борец за веру, а ест и пьет во время поста[В соответствии с исламом во время поста запрещается есть и пить до захода солнца.]. Никакой он не мусульманин, наверняка англичанин, француз или американец — много их участвует в так называемом «джихаде» против народа Афганистана».

Бандиту, «господину моджахеду» было лет под тридцать. Одежда его походила на шкуру загнанного потного осла, вывалявшегося в мутном селе. Не чище была и всклокоченная голова. Видно, «господин моджахед» давно забыл о воде, да и о молитвах тоже.

Он, жуя жвачку, приказал еще раз тщательно обыскать крестьян и все найденное принести ему. Но ничего ценного, что могло бы порадовать бандита, у крестьян не было — только обувка, чалмы, цадары и жилеты. Бандиты и это отобрали. Главарь успокоился — крестьяне с пустыми руками — значит, исключено всякое сопротивление. Но грызла мысль: «А вдруг его дружки нашли что-то ценное и присвоили?»

Бандит пальцем поманил учителя.

Учитель подошел, поприветствовал бандита. Тот на приветствие не ответил, лишь мотнул головой, смерил учителя взглядом и с издевкой спросил:

— Мулла! Ты кафир или мусульманин?

— Как вы можете об этом спрашивать? Вы же взяли нас в мечети. Благодарение аллаху, слава всевышнему, все мы мусульмане.

— Осибка! Осибка! Осибка! — со злобой перебил учителя бандит, коверкая слова. — Надо говорить: «Слава всевыснему, бладарение аллаху!»

— Это ты ошибаешься, господин моджахед, — ответил учитель. — Называешь себя борцом за веру, защитником ислама, а сам не можешь правильно произнести «благодарение аллаху».

Бандит направил на учителя автомат и в бешенстве заорал:

— Как ты смеешь так со мной разговаривать, ничтожный мулла? Это я ошибаюсь?! Да меня учили родная мать и бабушка!

Учитель смолчал. Он знал, что эти бандиты хуже зверей и способны на все. Учитель вспомнил, как однажды «господа моджахеды» изрешетили пулями двух второклассников и бросили в реку.

— Если ты и в самом деле ученый, — продолжал бандит, — скажи, каковы пять основных принципов ислама?

Учитель, скрепя сердце, ответил:

— Пять основных принципов ислама таковы: мученическая смерть за веру, молитва, закят[Закят — налог на богатых мусульман в пользу бедных.]…

— Осибка! Осибка! Осибка! — снова перебил его бандит. — Не пять принципов, а четыре: символ веры, молитва, закят и… и… и…

— Пост и хадж, паломничество в Мекку, — подсказал учитель, — вот и получается пять.

Бандит был посрамлен, но продолжал упорствовать:

— Это ты гордыни ради назвал пост, а в исламе не пять основных принципов, а четыре, мне бабушка говорила. Сейчас я тебе это докажу. — И бандит снова поднял автомат. — Я мусульманин и моджахед, — по-прежнему коверкая слова, орал бандит, — а ты, неверный, мне перечишь?

«Ну и глупец, ну и невежда, — думал учитель, — не знает, что пост тоже обязанность правоверных, а называет себя моджахедом. Спорить с ним все равно, что играть с хищным зверем».

Наступило молчание. К учителю подошел один из крестьян, отвел его в сторону и сказал на ухо:

— Будь осторожен, учитель! Ты, видно, не знаешь, что это Хало-моджахед.

Учитель никогда не видел Хало-моджахеда, но много слышал о нем, как и все в этих краях, даже дети. О его жестокости ходили легенды. И учитель встревожился.

Хал Мухаммад (так звали Хало-моджахеда) был единственным сыном богатого малика и ростовщика. У малика было много детей, но рождались все девочки. И Мухаммада с самого рождения холили и лелеяли, ласково называя Хало или Халогуль. Мать Хало, четвертая, любимая жена помещика, самая младшая, упросила мужа не отдавать сына в школу.

— Не позволю, чтобы школа завладела сердцем и умом моего единственного сына, — говорила она со слезами на глазах. — Пусть туда ходят те, кому придется зарабатывать себе на пропитание, а нам аллах послал богатство…

Отец уступил просьбам жены.

Хало было лет пятнадцать-шестнадцать, когда умер отец. Избалованный и невежественный, Хало завел дружбу с себе подобными, пустыми и безнравственными парнями, пристрастился к чарсу, гашишу, азартным играм. И очень скоро промотал отцовское состояние, нажитое нечестным путем. Работать он не умел, да и стыдился, сколотил себе шайку и стал грабить и убивать, засев в лощине у большой дороги.

Многих ограбил и загубил Хало. Лощина, где орудовала его шайка, так и звалась лощиной Хало. Бандит прославился на всю округу.

После Апрельской революции Хало приобрел еще большую известность и стал именовать себя и членов своей шайки моджахедами. Самого же Хало стали звать Хало-моджахед.

Хало приказал идти к главному лагерю, до которого оставалось еще семь-восемь километров пути. Лагерь находился в горах, поросших лесом. Крестьяне, у которых бандиты отобрали обувь, шли босиком по дороге, усыпанной колючками и раскаленными камнями. Наконец они предстали перед главарем, в котором сразу узнали того самого Пирохана, который года два-три назад сбежал за границу вместе с семьей.

Раньше он был известен как мирза[Мирза — писец, секретарь.] Пиро.

Судьба у Пиро сложилась совсем по-другому, не так, как у Хало-моджахеда. Пиро выучился грамоте у деревенского мирзы, когда в этих краях даже слова «школа» не знали. Позднее, во времена Захир-шаха, он за крупную взятку получил назначение на пограничную таможню. Для Пиро этот пост был все равно что алхимический куст[По афганским верованиям, существует алхимический куст с листьями из чистого золота.]. Он ни на минуту с ним не расставался, даже отпуска не брал за все двенадцать лет, не стремился к повышению. Более того: давал взятки начальству, чтобы его не продвигали по службе. Не хотел покидать таможню, эту кузницу денег.