— Не очень-то я в это верю!

— Проверь! Я согласна на любое испытание. На любую жертву.

— В таком случае я тоже согласен на все, потому что люблю тебя!

— Не верю. Была бы это правда, ты звал бы меня Торпекый.

— Но я и в любви твой раб.

— В любви не бывает рабов. Любовь растет в сердце, как дитя в колыбели. А сердца у всех одинаковые. В одном ты прав: богатство опасно для любви.

— Этого я и боюсь. Богатство — неустранимое препятствие для сближения сердец. И тут бедняк бессилен. Поэтому мне никогда не достичь цели.

— Что ты имеешь в виду? Говори яснее.

— Хорошо, я скажу…

В этот момент в калитку постучали и раздался голос хана:

— Гатоль! Отопри!

Торпекый убежала в дом.

— Сию минуту, хозяин.

— Несчастный, ты до сих пор не приготовил корма скотине?

— Чуть-чуть осталось, хозяин.

— А кто был здесь с тобой?

— Никого не было, хозяин.

— Я слышал женский голос.

— Это вы… слышали… голос соседки.

— Возможно. А что у тебя с пальцем?

— Зазевался и порезал серпом.

Хан сразу заметил, что палец Гатоля обмотал лоскутком от чадры Торпекый, но виду не подал.

— Опять зазевался? Я же говорил, что не держу у себя таких нерадивых работников. Благодари Торпекый, а то бы твоего духу здесь не было.

С этими словами хан вошел в дом, увидел оторванный край чадры, и подозрение его превратилось в уверенность. Не подав вида, хан спросил дочь:

— Что у тебя с чадрой?

— Это… Я была на балконе, зацепилась чадрой за ветку и порвала.

— Когда что-нибудь делаешь, не зевай, — сказал хан и ушел к себе. «Надо что-то придумать, — размышлял он. — Этот Гатоль неблагодарная свинья… Но когда я хотел его выгнать, Торпекый за него вступилась. А теперь завязала ему палец лоскутком от чадры… Неспроста все это… Батрак осмелился посягнуть на честь хозяина… За это одно полагается — смерть! Я сам его пристрелю как собаку! Но в этом деле нужна осторожность. Убью его — люди станут допытываться, за что. И тогда выйдет наружу мой позор. А может, Торпекый и вправду зацепилась за ветви, оторванный лоскут унесло ветром во двор, а Гатоль его подобрал и перевязал палец… Как бы ни было, я должен все выяснить».

Что только не приходило в голову хану! В мыслях у него царила сумятица. Неприязнь к Гатолю росла.

А Гатоль в своей темной худжре наигрывал на рубабе, думал о своей жизни и то и дело подносил палец к губам, целуя лоскуток от чадры Торпекый. Он мечтал о возлюбленной и думал: «Утром непременно поговорю с ханом, может, отдаст за меня дочь».

В дверь постучали.

— Кого принесло в такую поздноту?

— Гатоль! Это я, Ладжмир. Хан дома?

— Дома.

— Доложи ему, что пришел Ладжмир поговорить по секретному делу.

— Ладжмир-хан! Здесь живет эта грязная скотина. Видишь, какая копоть и грязь! — сказал хан, выходя из своих покоев.

— Нет нужды заходить в дом, — ответил Ладжмир. — Пойдем в деревню, там и поговорим. Здесь неудобно.

— Ладно, пошли. А ты, Гатоль, не спи. Откроешь калитку, когда я вернусь.

— Хорошо, хозяин, всю ночь не сомкну глаз.

Когда хан и Ладжмир ушли, Гатоль опять погрузился в мечты. «Вот бог и подсказал мне, как подступиться к хану, — думал он. — Надо действовать через Ладжмира, они друзья с ханом. Пусть поговорит обо мне с хозяином. Это дорога к счастью. Верно, что бог помогает беднякам». Гатолю сейчас его будущее представлялось в радужном свете.

Пройдя несколько шагов, хан нетерпеливо спросил Ладжмира:

— Что случилось?

— Потерпи. Придем в деревню, расскажу.

— До деревни далеко, а за разговором путь покажется короче. Говори, не мучай.

— Дело деликатное, посоветоваться надо.

— Что произошло? Выкладывай!

— Хан! Мы с детства друзья. Отцы наши тоже дружили. Так что мы больше чем друзья, мы — братья и должны делить и радость и горе.

— Я тоже так думаю. Пока живы, должны друг другу во всем помогать. И мстить за обиды.

— Слушай же. Твой Гатоль неблагодарный подлец. Я не раз слышал, как, собирая клевер, он позорит Торпекый, поет о ней песни. Об этом все знают, но боятся тебя и молчат. И когда он приходит в худжру, тоже поет о своей любви к Торпекый, бренча на рубабе.

— Ладжмир, ты мне друг, так что скажу тебе откровенно, я давно заподозрил неладное и думал, как мне лучше поступить: прикончить его или еще как-нибудь наказать?

— Только прикончить, неприменно прикончить! Позор тому, кто оставляет в живых таких бессовестных батраков. Но самому тебе этого делать не надо, потому что ты окончательно опозоришься.

— А кто же это сделает?

— Потому я и пришел к тебе ночью, чтобы обсудить это дело. Я вот что думаю: Лал-мир — двоюродный брат Гатоля — его злейший враг. Только и ждет момента всадить в него нож. Но боится тебя. Придем в деревню, позовем его, и он сегодня же расправится с Гатолем. Нечего оставлять его живым до завтра.

— Ты хорошо придумал. Но если его убьют в моей худжре, разговоров не оберешься.

— Зачем в твоей худжре? Надо заманить его в степь. Там никто ничего не услышит, пусть зовет на помощь.

— А как заманить его в степь?

— Очень просто! Гатоль влюблен в Торпекый. Вернешься домой, спустя немного позовешь Гатоля, скажешь, что в Торпекый вселилась нечистая сила и надо привезти из деревни по ту сторону степи миа-саиба[Миа — духовное лицо; монах.], чтобы дал ей амулет от сглаза. Одновременно пошлем туда Лал-мира, который доведет дело до конца. Гатоль ради любимой отправится куда угодно, не посмотрит, что ночь на дворе.

Воровато оглядевшись по сторонам, оба хана подошли к дому Лал-мира, и Ладжмир позвал хозяина.

— Ладжмир-лала! — отозвался Лал-мир. — Что это вы ночью пожаловали? Кто с вами?

— Выйди, любезный! Сегодня ночью ты сможешь осуществить свою давнишнюю мечту.

— Как это понять?

— Хан просит тебя расправиться с Гатолем.

— Что ты говоришь, малик?!

— Пойдем в худжру. Хан тоже пришел. Все и обговорим.

Вернувшись домой, хан громко забарабанил в калитку.

— Хозяин! Я не сплю, как вы приказали! — сказал Гатоль, открывая дверь.

Похвалив его, хан вошел в дом и через некоторое время позвал Гатоля.

— Приказывай, хозяин!

— Знаешь, парень, Торпекый, кажется, сглазили. Она не в себе.

— Не может быть, хан! — в отчаянии воскликнул Г атоль.

— Да, Гатоль. Пойди в деревню за миа-саибом, попроси его прийти, да поскорее.

Несчастный влюбленный кинулся со всех ног выполнять поручение. Он спешил навстречу своей смерти.

«Верно, что любовь делает с человеком все, что захочет. Ночь, темень, хоть глаз выколи, а я здесь, в этой безлюдной степи. Не дай бог, убьют. Что же, стану жертвой любви. А если приведу миа-саиба, Торпекый моя! Хан на радостях отдаст мне ее в жены, и я стану самым счастливым человеком на свете. Только надо непременно попросить Ладжмира-лала замолвить словечко перед хозяином. Тогда все будет в порядке».

Размечтавшись, Гатоль летел словно на крыльях. Вдруг он вспомнил, что Торпекый заболела. «Боже, хоть бы амулет миа-саиба изгнал нечистую силу! Но если миа-саиб так могущественен, клянусь, я непременно стану его мюридом[Мюрид — последователь духовного наставника.], его рабом, только бы он дал мне такой амулет, который смягчит сердце хана. Ведь миа-саиб наверняка может вызвать любовь в сердце любого человека. Пожалуй, лучше обратиться к нему, а не к Ладжмир-лала».

Гатоль поднес руку к губам и снова осыпал поцелуями лоскуток от чадры возлюбленной. «Пока у меня в руках только лоскуток от чадры Торпекый, — произнес он вслух. — Когда же я стану мюридом миа-саиба, она вся будет моей».

Лал-мир, который притаился в засаде, услышав эти слова, прицелился и выстрелил Гатолю прямо в голову.

— Ах, Торпекый! — только и успел вымолвить Гатоль и упал.

Перевод с пушту Л. Яцевич

Дост Шинвари

В погоне за ханским титулом

Лето выдалось знойное. Жара стояла такая, что даже в тени крестьяне обливались потом. Ночь тоже не приносила прохлады. Вдобавок донимали москиты. Лишь при дуновении ветра эти ненасытные насекомые разлетались, словно птицы, вспугнутые ястребом-перепелятником, а затем снова вонзали свои острые, как когти, жала в немытые тела крестьян, и без того бескровные.