Героический энтузиазм, героическая любовь Бруно связаны с жертвой осознанной, хотя и противоречивой, на которую способны только люди.

Можно ответить, что потому и метят, что желанны. Противоречие здесь между желанием души и реакцией тела, но не между желанием души и действительным событием. Противоречие между душой и телом известно давно и оно в данном случае приводит к противоречию между развитием культуры и социальной жизнью.

Рассуждая о переносимости жертвы, Бруно говорит: «Эта нечувствительность имеет причиной то, что все охвачено заботой о добродетели, об истинном благе и о счастье. Таким образом, Регул не чувствовал лука, Лукреция – кинжала, Сократ – яда, Анаксарг‑каменного резервуара, Сцевола – огня, Коклес – пропасти, а прочие – иных вещей, которые чрезвычайно мучили людей обыкновенных и низких» (Там же. С. 131). На возражение, что не все могут достигнуть того, на что способны избранные, герой Бруно отвечал: «Достаточно, чтобы стремились все; достаточно, чтобы всякий делал это в меру своих возможностей, потому что героический дух довольствуется скорее достойным падением или честной неудачей в том высоком предприятии, в котором выражается благородство его духа, чем успехом и совершенством в делах менее благородных и низких» (Там же. С. 82–83). Слова «нет сомненья, что лучше достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф» (Там же. С. 83) напоминают тезис Сократа.

Люди героического духа могут, по Бруно, «использовать плен как плод большей свободы, а поражение превратить иной раз в высокую победу» (Там же. С. 154). Победить в борьбе значит победить страх – утверждает Бруно. И это потом будут неоднократно подтверждать все великие философы Нового времени («раб тот, для кого жизнь дороже всего» и т. п.).

Неудовольствие инквизиции Бруно мог вызвать утверждением о возможности для героического энтузиаста возвыситься до Бога, «поднимаясь при помощи восприятия вида божественной красоты и доброты на крыльях ума и сознательной воли» (Там же. С. 86). Не только познать природу и божественное стремился Бруно, но и надеялся с помощью этого стать Богом. Желание, достойное сожжения. В то же время познание, по Бруно, «никогда не будет совершенным в той степени, чтобы высочайший объект мог быть познан, но лишь постольку, поскольку наш интеллект способен к познаванию» (Там же. С. 82). Представление об ограниченности и бесконечности познания тоже, видимо, не очень нравилось представителям церкви.

Постановку ученого-энтузиаста на место Бога инквизиция не могла простить Бруно, и она (вряд ли сознательно) решила проверить, действительно ли энтузиаст совсем не думает о жизни. Она провела расследование, завершившееся вполне в научном духе эмпирическим экспериментом сожжения и убедилась, что это так. Убедились все.

Коварство инквизиции в том что она стремилась не только уничтожить, но предварительно сломить человека. Бруно провел в тюрьме 8 лет и после стольких лет заточения сказал при вынесении приговора: «Вы с большим страхом произносите приговор, чем я выслушиваю его» (Там же. С. 25). Сожжение Бруно было следствием борьбы за господство в культуре между господствующей религией и становящейся наукой. В Риме, где когда‑то мучили и убивали христиан, сами христиане через 1,5 тыс. лет сожгли Джордано Бруно. Три великих культурных города: Афины, Иерусалим, Рим – были свидетелями трех самых ужасных казней – разных и сходных в одно и то же время. Все трое – Сократ, Христос, Бруно – хотели умереть и шли навстречу смерти. Если для Сократа главным был разум, для Христа – вера, то для Бруно – воля. Трое казненных выражали три главных составляющих части человека.

Много раз Бруно как бы напрашивался на смерть. После этого остаться в живых было бы странно. Бруно рассказал в поэме «О безмерном и неисчислимых», что с детства Везувий, близ которого он родился, представлялся ему другом и братом. День сожжения Бруно 17 февраля 1600 года совпал с сильным землетрясением при извержении Везувия, так что колебания почвы докатились до Рима. Такова связь между природными и культурными процессами.

А что можно сказать о тюремщиках и палачах Бруно? Прежде всего, что они заурядные люди, тогда как Бруно привлекает именно своим творческим настроем. Второе‑что им дороже всего власть, которую они отождествляют со спокойствием народа. У них много общего с теми, кто осудил Сократа и Христа.

Бруно сравнивали с Прометеем – огонь его духа осветил на несколько столетий средневековую Европу. В эпоху индульгенций, когда за деньги можно было искупить грехи, Бруно «купил» истину ценой жизни, которую у него отняло мрачное порождение церкви – инквизиция. Власти денег и меча Бруно противопоставил все, что имел, – свою жизнь.

Среди качеств, присущих Бруно, выделяют сверхчеловеческую волю, энергию любви, устремление к божественному совершенству, понимание природы, людей, ясное, четкое образное мышление, способность к сосредоточению. Это сделало его светочем, от факела которого можно было воспламениться. Душевный огонь внутри привел к внешнему огню инквизиции и соединился с ним в пламя, отсвет которого дошел до наших дней. Подвиг Бруно осветил мир.

Огонь олицетворяет действие, к которому всегда стремился Бруно. Он пылал, как Везувий, жаждой истины. Это духовный Везувий, который взорвался. Бруно называли кометой, осветившей тьму средневековья, которая, сгорая в плотной атмосфере невежества, все же упала на землю и оставила неизгладимый след – кратер в сознании людей. Духовная энергия идей Бруно, его жертвы жива. Образно можно сказать, что наука произошла из костра, на котором сгорел Бруно. Он не создал гелиоцентрической системы, как Коперник, не сформулировал законы падения, как Галилей. Но его костер очистил атмосферу и сделал ее такой, что наука заняла господствующее положение и дала возможность спокойно и независимо работать миллионам ученых. Наука не признает незыблемых авторитетов и все подвергает критике. Но за такую возможность пришлось заплатить жизнью.

Имя Бруно сохранилось в записях Галилея, Кеплера, Декарта. Уничтожив его, религия в конечном счете проиграла. Бруно знал, на что шел и чего добивался. «И только лишь потому, что я со своим божественным идеалом истины подвергаюсь гонениям и издевательствам, я буду вознагражден судьбой и мое возвышение будет тем более стремительным, чем сильнее были прежние унижения» (Там же. С. 20).

В 1600 г. Бруно сожгли, а в XVII в. наука восторжествовала. Ученый действительно занимает место Бога, познавая природу и управляя ее законами, перестраивает ее в соответствии со своими целями, с помошью техники становится демиургом. Бэконовская «Новая Атлантида» – это научная утопия, достойная Бруно и под стать будущим идеологическим утопиям. Мощь науки требовала себе пространства, и науки получили полное развитие там, где оно было. Все западные цивилизации – океанические, в конце концов связавшие мир в единое целое и создавшие единое человечество и универсальную культурную систему – науку. Как мифология объединила людей в великие речные цивилизации, как философия объединила их в морские цивилизации, так наука послужила основой для создания океанических цивилизаций и благодаря своему универсальному языку сплачивала людей везде, куда проникала.